Страница 37 из 41
Он так и не смог закончить свой вопрос, но Пашка его понял. Либо просто не смог больше удерживать в себе то, что считал нужным сказать.
– Она согласилась, папка! – парень шумно сглотнул. – Сказала, что согласна. Моя жена.
Пальцы Андрея Семёновича сжались, на руке вздулись буграми мышцы. Ему требовалось приложить титанические усилия для того, чтобы не решить проблему так, как у него получалось лучше всего. Он ведь старался быть хорошим отцом, как ни крути.
– Мы не можем взять её с собой…
– Можем! Можем! – Пашка топнул ногой, протестуя. – Можем взять!
По щекам умственно отсталого, сверкая в свете слабенькой лампочки, ползли слёзы. Из левой ноздри вытекла прозрачная сопля и застыла, дрожа, на губе. Зрелище это вызывало одновременно жалость и отвращение. И если бы победила жалость, Андрей Семёнович, возможно, позволил бы дурачку забрать своё сокровище. Какая разница, где её кончать? В подвале, в лесу, на берегу Дона, на дороге…
Но победило отвращение. Отвращение и смутная тревога – маньяку показалось, что Катя слабо пошевелилась на полу.
– Нет. Не можем. Баста. Отвали в сторону!
И, привычно толкнув сына плечом, Андрей Семёнович направился к девушке. Он принял окончательное решение, и Пашка может хоть обораться! Девка сдохнет прямо сейчас, на бетонном полу, как собака!..
Боль в правой руке была настолько сильной и неожиданной, что Андрей Семёнович вскрикнул. Ему даже показалось сперва, что он зацепился за что-то, торчащее из стены, предплечьем. Потом – что ему сдавило руку челюстями капкана, невесть как угодившего в комнату. И только после всех этих панических и бредовых мыслей он осознал, что его схватил Пашка. Маньяк удивлённо посмотрел на свою руку. Пальцев сына не хватило, чтобы обхватить её целиком, но держал он крепко. Кривые и толстые, Пашкины пальцы так глубоко впились в кожу отца, что тот понял с первого взгляда: синяки будут знатные. Подстёгнутая болью, ярость подкатила к горлу, обжигающая, как поднимающаяся из глубины пустого желудка желчь.
– Отпусти…
Андрей Семёнович дёрнулся. Пальцы сжались сильнее. На Пашкином лице читались ужас и отчаяние, он медленно и мелко поворачивал голову из стороны в сторону, словно умолял самого себя послушаться отца. Но непослушные руки жили своей жизнью.
– Папка… Она…
Андрей Семёнович перехватил нож из правой руки в левую ловким, едва ли заметным глазу движением. Человек новый и не привыкший к его методам едва ли успел бы среагировать, но Пашка моментально понял, что собирается делать его отец. Он сотни раз видел, как запертые в подвале жертвы, изуродованные и страдающие, висли на своём мучителе. И как тот сбрасывал их, ловко чиркнув кончиком ножа по сведённым судорогой отчаяния пальцам.
И Пашка успел. Страшно заорав и выпучив глаза от страха, он силой оттолкнул отца от себя, мгновенно разжав пальцы на его туго обтянутом тканью тенниски предплечье. Толчок вышел сильным, но едва ли опасным для человека комплекции Андрея Семёновича. Маньяк лишь сделал два маленьких шага назад. Но и этого хватило: ещё не успев поймать равновесие, мужчина запнулся о Катины ноги и полетел на пол, размахивая руками и стёсывая костяшки о предательски близкие стены. В падении он успел изогнуться, и только потому не снёс себе скальп, воткнувшись головой в угол комнаты. Но вышло ещё хуже – завалившись на бок, он с силой ударился о край вмурованной в пол миски. Нож вылетел из руки, чего ни разу не случалось раньше, скользнул по полу и остановился возле койки.
Пашка стоял, бестолково перетаптываясь на месте. Его переполняли противоречивые чувства. С одной стороны, вид распростёртого отца, над которым стоял он, Пашка, вселял гордость. Отец, его грозный, жестокий и непреклонный отец, лежал, пуская струйку алой крови из виска, и вяло, будто пьяный, шевелился. И сделал это он, Пашка, сам! С другой стороны, эта же картина вызывала страх. Вся его предыдущая жизнь строилась на понимании, наполовину инстинктивном, авторитета отца. И вот сейчас этот авторитет оказался разрушен, а значит, закончилась и его прежняя жизнь.
Эти чувства были слишком сильными для того, чтобы умственно отсталый паренёк смог их до конца осмыслить. Тем более, когда они навалились на него одновременно. И с ним произошло то, что всегда случалось в ситуациях, лежащих за гранью его понимания. Пашка впал в ступор. Он стоял, бестолков двигая руками, перетаптываясь и бормоча вполголоса, пытаясь уложить в своём неразвитом мозге бушевавшие в душе эмоции.
Между тем Андрей Семёнович стал приходить в себя. Открыв глаза, мужчина помедлил мгновение, пытаясь сообразить, насколько он пострадал. Левая сторона лица стала липкой и жутко чесалась от крови. В руке не было ножа, отчего он ощущал себя голым. Как же он…
– Пашка, сучий потрох…
Андрей Семёнович вспомнил произошедшее быстро, словно перед ним загорелась неоновая вывеска. Пашка толкнул его, заставив удариться головой. Сучонок защищает девку. Жену свою. Ярость вернулась моментально, словно и не случалось этого перерыва, когда мужчина лежал, почти что уткнувшись лицом в воняющую мочой миску. Кулаки сжались сами собой.
«Мне и нож не нужен… Разделаю, как бог черепашку…» – подумал он.
Маньяк быстро, насколько ему позволял лишний вес, поднялся на ноги. Пашка заметил это не сразу, но когда увидел – из всех терзавших его чувств остался лишь страх. Отчаянный животный ужас, подогретый пониманием того, что сейчас он умрёт. Медленно и страшно.
– Папка… – прошептал парень. – Я…
Андрей Семёнович левой рукой сгрёб Пашку за грудки. Правую отвёл назад для удара. Сын маньяка зажмурился, скорчив плаксивую гримасу, уже понимая, что должно произойти… И кулак отца врезался ему в зубы. Хрустнули резцы, из разорванных ударом губ потекла кровь.
– Пап… – снова попытался начать Пашка, и снова не смог договорить.
Андрей Семёнович бил неторопливо. Тяжёлый кулак взлетал вверх и, медленно набирая скорость, опускался на голову его сына. С каждым ударом в голове Пашки как будто сверкала молния, и с каждым ударом её пульсирующий свет становился всё ярче. И в этом сиянии парень смог разглядеть одну чёткую мысль: «Сейчас я умру.»
Умственно отсталый не пытался ни защититься, ни уклониться. За годы жизни с отцом от чётко усвоил одну истину: кара за попытку избежать наказания самая страшная. Но никогда её не было такого, чтобы отец пытался забить его до смерти. Твёрдые, как камень, костяшки Андрея Семёновича сминали дряблые Пашкины щёки, уродовали широкий нос, размалывая хрящ и тонкую кость переносицы. Сын чувствовал, как с каждым ударом всё сильнее рвутся его губы, скользя по острым осколкам зубов. А отец и не думал останавливаться…
В самом низу Пашкиного живота возникло неприятное, почти болезненное тянущее чувство, и он жидко обгадился прямо в штаны. Дерьмо потекло по ногам, обжигая, как кислота, и стало просачиваться в ботинки. Андрей Семёнович хрипло рассмеялся, глядя в изуродованное лицо сына:
– Да ты даже подохнуть не…
И насмешка сделал то, чего не смогла сделать жестокость. Впервые в жизни Пашка защитил себя. Его руки выстрелили вперёд со всей доступной им скоростью. Побелевшие от напряжения ладони звонко шлёпнули по шее отца и сжались, комкая плоть, как пластилин. Выражение на лице Андрея Семёновича мгновенно сменилось с торжества и злорадства на непонимание и, наконец, страх. Захрипев, он попытался оттолкнуть от себя сына, но не смог. Пашка проигрывал своему отцу в уме и опыте, но не в силе. Пальцы сжались сильнее, и хрип превратился в сиплый писк, а потом и вовсе стих. Маньяк больше не мог протолкнуть воздух через глотку.
Страх перерос в панику, паника – в отчаяние. Несколько раз Андрей Семёнович шлёпнул Пашку по лицу, но этим шлепкам было далеко до тех мощных ударов, которые он обрушивал на своего отпрыска совсем недавно. Мужчина только сейчас догадался пнуть соперника в пах, но полноценный пинок уже не осилил. Нога лишь приподнялась над полом и тут же упала обратно.
Глаза маньяка вылезли из орбит, и смерть из них посмотрела в заплывшие до состояния узеньких щёлочек глаза Пашки. Последним конвульсивным движением Андрей Семёнович хлопнул себя по заду, пытаясь выхватить нож, уже не помня, что тот выпал из его руки. Язык вывалился изо рта и повис, касаясь сжатых на горле отца Пашкиных рук, но полоумный этого не заметил. Он не разжал пальцев даже когда Андрей Семёнович осел на пол, увлекая его за собой.