Страница 21 из 61
— Значит, вы ничего не знаете? — помолчав, сказал старший лейтенант. — Здесь он, на поселковом кладбище, похоронен. Умер в мае сорок пятого. Вы извините, товарищ капитан-лейтенант. Мне сейчас с другой группой проводить занятие надо. Подходите в воскресенье вечером. Я в общежитии живу. Как раз хотел ограду на могиле подправить. Иван, — протянул мне руку старший лейтенант на прощание.
И вот он стоит в дверях кухни. Одет в гражданский плащ, на голове кепка. В руке холщовая сумка, как я понял, с инструментом.
Выйдя за КПП, мы прошли минут двадцать и оказались на кладбище. Могила Подкидышева была недалеко от входа. Рядом росла молодая березка. Могильный памятник выделялся — над фанерной пирамидкой был закреплен крест из светлого металла.
— В начале мая он умер. Когда вся страна Победу праздновала. Только нам тогда не до праздника было. Мы занимались ускоренной подготовкой офицеров для инженерно-штурмовых батальонов [72]. Мы к войне на Дальнем Востоке готовились. Работали по восемнадцать-двадцать часов в сутки… В том числе и поэтому японские укрепрайоны наши тогда с ходу захватывали, — как-то прерывисто говорил Иван.
Я не сразу понял, что это у него последствия контузии.
— А Егор Иваныч себя не жалел, он тогда, кроме проведения тренировок, еще и наставление по ближнему бою писал. И все по ночам. Он ведь почти не спал тогда. Ну, и молился он по ночам, — выразительно посмотрев на меня, тихо проговорил Иван. — Его так и нашли в комнате в общежитии. Как стоял на коленях перед иконами, так и умер. Было это в ночь с десятого на одиннадцатое мая. Я тогда в наряде дежурным стоял. Поэтому все и запомнил. А ты где был после капитуляции Германии? — неожиданной спросил он меня.
— В Германии, в Свинемюнде [73], — машинально ответил я.
— Победу, наверное, тоже праздновал? — утвердительно спрашивает Иван.
— Да не совсем, — вспомнив те события, ответил я.
Мне эта майская ночь тоже запомнилась на всю жизнь. Мы тогда высаживались на датский остров Борнхольм. Началась эта операция для меня и моей группы на две недели раньше, чем планировалось, когда нас спешно перебросили из Австрии в Германию.
Тогда, во второй половине апреля, наши войска перешли в наступление с нескольких плацдармов на западном берегу Одера. Наступление развивалось успешно, но вдруг начали взрываться мосты через эту широкую реку. Мосты находились в нашем тылу, а в воздухе господствовала советская авиация. На восточном берегу скапливались танки, самоходные орудия, автомобили и гужевой транспорт. Наши инженерно-понтонные части быстро навели два понтонных моста. Один в районе Ниппервизе, другой в районе Фиддихова. Но в ночь с 24 на 25 апреля и эти два наплавных моста взлетели на воздух.
А утром двадцать пятого апреля я стоял навытяжку перед разгневанным генералом и не сразу сообразил, в чем же меня обвиняют. Рядом со мной стояли командир батальона войск НКВД по охране тыла и его начальник штаба. Генерал-лейтенант приехал из штаба 1-го Белорусского фронта, его возмущение вполне можно было понять.
— Вояки, мать вашу. Окопались тут в тылу, — орал, не сдерживая себя, генерал. — Под трибунал пойдете оба. — Генерал ткнул пальцем в грудь комбата. Тот лишь поморщился, продолжая стоять по стойке «смирно». — И тебя это тоже касается. Моряк, с печки бряк. — Генерал неприязненно покосился на мою черную фуражку с «крабом».
И хотя он был совершенно не прав, мы все трое молчали. А я вообще попал, как кур в ощип. Мы прилетели на транспортном Ли-2 только сегодня ночью.
Я уже знал, что молодой майор, командир батальона, и капитан, его начальник штаба, всю войну прошли в частях по охране тыла. Вот только служба эта была очень даже не тыловой. Не каждый фронтовик с переднего края смог бы выполнять их задачи — несение контрольно-пропускной и заградительной службы в тылу. Хотя и это не для слабонервных. Особенно тяжело было в сорок первом и сорок втором годах. На дорогах постоянный поток беженцев, телеги с привязанными коровами, машины с ранеными. Постоянные крики и плач женщин с детьми на руках. Пролетающие над головой немецкие самолеты.
И в этой толпе надо вычислить, а вычислив, грамотно обезвредить врага. Надо за долю секунды, взглянув в красноармейскую книжку, заметить, что скрепки в ней из нержавеющей проволоки [74]. Или, мельком взглянув на запыленного, с окровавленными бинтами на голове полковника-орденоносца [75], чей один только вид вызывает уважение, понять, что перед тобой враг. А после этого, спокойно возвращая документы владельцам, подать незаметный сигнал своим. А потом, выхватив финку из сапога, короткими ударами обезручить диверсантов. И главное здесь — не допустить стрельбы среди беженцев и раненых.
И еще одна основная задача — поиск и уничтожение вражеских разведывательных и диверсионных групп. Чтобы выполнить эту задачу и остаться в живых, нужно знать и уметь, как минимум, не меньше своих противников.
И, наконец, третье. После перелома в войне, когда Красная армия пошла на запад, войска НКВД часто добивали фашистов в многочисленных «котлах». Плюс тяжелые бои с действующими на наших коммуникациях бандеровцами.
На долю этих двух офицеров всего такого досталось сполна. На гимнастерке майора были три золотые нашивки и две красные. На груди капитана лет сорока тоже были нашивки за тяжелые и легкие ранения. Причем генерал все это прекрасно знал и видел. Поэтому он внезапно замолчал, а потом, жестко глядя на нас, сказал:
— Сейчас решается судьба Берлина и окончания войны. Поэтому… — генерал помолчал минуту, — еще один взорванный мост на вашем участке, и пойдете под трибунал. Все свободны! Идите работайте!
Повернувшись кругом, выходим из дома, где разместился штаб батальона. Через несколько минут два «Виллиса» уезжают из расположения части. Во второй машине сидят автоматчики охраны.
А ведь генерал прав. Батальон свою задачу не выполнил. И там, в высоких штабах, никого не интересует, что присланная группа водолазов-минеров прибыла уже после диверсии.