Страница 18 из 93
26 апреля 1934 г. Гитлер принял руководителей Имперского союза немецких офицеров: генерал-майора фон дер Гольца, генерала фон Чишвица, полковника Райнгарда, майора фон Визе унд Кайзерсвальдау и майора Шлимана. Гитлер выразил своё удовлетворение по поводу образования союза и готовности старых офицеров к сотрудничеству с фашистским государством. Генерал фон Чишвиц в последующие годы содействовал подготовке агрессивной войны своими военно-теоретическими работами. Офицерам действительной службы Гитлер высказал свою признательность ещё раньше, в своей речи 23 сентября 1933 г.: «Все мы хорошо знаем, что, если бы в дни революции (подразумевается захват власти нацистами. — К. Ф.) армия не была на нашей стороне, сегодня мы не стояли бы здесь»44.
Когда некоторые фюреры СА и СС стали упрекать военную касту за её монархическое мировоззрение, кастовый дух и «реакционные умонастроения», усматривая в этом помеху пропагандировавшейся ими «народной общности», генерал фон дер Гольц взял офицеров под свою защиту и заявил, что их «кайзеровский образ мыслей — это дело сердца и порядочности, а не политики... Опасность для государства со стороны «реакции» — злонамеренная выдумка людей, имеющих в виду тех, кто не будет идти вместе со всеми... Опасность представляет собой только большевизм». Гольц заверил: «Из вышесказанного следует, что старый военный командный слой может стать одной из прочнейших опор третьего рейха, если его правильно поймут и умело используют». В заключение он подчеркнул, что «со дня церемонии в потсдамской гарнизонной церкви в марте 1933 г.» все благоразумные и способные к служебному росту офицеры стоят за Адольфа Гитлера45.
Если даже не все офицеры разделяли такой взгляд, то подавляющее большинство шло именно по этому пути до тех пор, пока суровая действительность второй мировой войны не заставила их изменить позицию. Военное руководство в целом не стояло вне фашистской системы, а, наоборот, было её неотъемлемой составной частью.
Штауффенберг и фашистский режим
Граф Штауффенберг стал офицером добровольно. Он и после образования гитлеровского правительства видел в лице государства стоящий «над схваткой» институт, которому желал служить, а вопрос о том, какое правительство стоит во главе этого государства, интересовал его лишь во вторую очередь. Так думали многие молодые офицеры, мышление которых было ограничено такими же взглядами.
Активным национал-социалистом граф Штауффенберг не был и не стал, однако национальная и социальная демагогия фашистов оказала своё воздействие и на него. Некоторые программные заявления и обещания нацистов вызывали у него симпатию46. Так, он считал справедливыми требования национального равноправия Германии и пересмотра Версальского договора, не видя, что требования эти служили лишь маскировкой и пропагандистским оправданием подготовки войны. Он надеялся, что объявленные нацистами меры в области социальной политики приглушат внутренние противоречия в народе. В одном из свидетельств говорится о воодушевлении Штауффенберга тем фактом, «что народ поднимается против оков Версальского договора и что в результате обеспечения работой ликвидируется бедствие безработицы, а также стремлением властей осуществить и другие меры социального обеспечения трудового народа»47.
Бертольд фон Штауффенберг в своих показаниях, данных гестапо после 20 июля 1944 г., говорил, что они с братом по большей части вполне одобряли основные идеи национал-социализма в области внутренней политики, особенно идею об «ответственном только перед самим собою и компетентном руководстве в сочетании с идеей здоровой субординации и народной общности», а также принцип «общественная польза выше личной», «борьба против коррупции», «подчёркивание крестьянского» начала, а также «расовые идеи» и стремление к «новому, определяемому немецким национальным характером правопорядку»48. Аристократическое, элитарное мышление, получившее новую питательную почву и ещё более укрепившееся в результате общения со Стефаном Георге, сочеталось с неспособностью распознать за демагогией нацистов их подлые намерения.
Преследование Коммунистической партии Германии и других рабочих организаций, ликвидация вызывавшего всеобщую ненависть в офицерской среде парламентаризма и усиление государственной центральной власти — всё это (хотя мы и не располагаем непосредственными свидетельствами), очевидно, не вызывало возражений молодых офицеров.
Штауффенберга очень интересовал вопрос, каким образом Гитлеру удалось за весьма короткое время подняться из мрака неизвестности до главы сильного политического движения, а в конце концов — Германии. По сообщению Рудольфа Фарнера, он пришёл к следующему объяснению: Гитлер сумел свалить демократию кажущимися на вид демократическими средствами. «Перед таким методом оказался слаб весь аппарат государственного управления и вся система партий в Германии». Вину за взлёт Гитлера, говорил он, несли и западные державы. «Тем методом, при помощи которого они считали возможным обосновать «мир», они дали Гитлеру сильнейшие аргументы и на многие годы позволили ему делать вид, будто он выступает за справедливые чаяния народов». И наконец, своё большое определяющее влияние возымели «социальные меры» Гитлера: «При помощи их он обосновал эффективную внутреннюю позицию против коммунизма»49.
Таким образом, приход Гитлера к власти казался Штауффенбергу обусловленным прежде всего тактико-политическими, внешнеполитическими и психологическими факторами. Эти его наблюдения и рассуждения частично были весьма верны, но оставляли вне поля зрения социально-экономическую базу происходивших событий. Вопрос о классовом характере фашизма субъективно для Штауффенберга не существовал.
Однако известно, что у Штауффенберга вызывали отвращение различные внешние формы проявления нацистского режима. В 1934 г. он и его бамбергские друзья демонстративно покинули нацистский митинг, ибо оратор — Юлиус Штрейхер — разразился площадной бранью по адресу евреев и при этом, несмотря на присутствие девушек из нацистского Союза германских девушек, перешёл на отвратительный сексуальный жаргон50.
В той же плоскости рассказывает о своей встрече со Штауффенбергом бывший капитан Эрнст Хадерман: «Вместе со своим Кассельским полком я в период 1935—1938 гг. находился на стрельбах в Ордурфе. Однажды воскресным вечером мы сидели за рюмкой в саду перед офицерским казино — с нами был и граф Штауффенберг. Разговор зашёл о греческом эросе, восхваляемом Платоном, и его «Симпозиоце» и «Фандросе». Штауффенберг решился защищать этот эрос и даже превозносить его — в духе Платона и Стефана Георге, причём со столь великолепным знанием вопроса, что с ним согласились все образованные офицеры. Это был явный афронт порядкам и мероприятиям нацистского правительства. Я, будучи не только знатоком, но и поклонником Платона, поддержал его... Потом мы продолжали разговор уже вдвоём, беседуя весьма сдержанно и с почитанием о «мастере», то есть о Георге»51.
Ещё больше усомнился Штауффенберг в моральной безупречности нацистского режима в связи с событиями «Хрустальной ночи» в ноябре 1938 г.[17]. Как свидетельствует один его знакомый, Штауффенберг резко осуждал эти террористические акты, «указывая на тот ущерб, который они нанесут нашему отечеству в глазах всего мира. В период после ноября 1938 г. Штауффенберг критиковал руководящих лиц и организации НСДАП, которые, учитывая их характер и поведение, были для него бельмом на глазу».
Критика Штауффенбергом руководящих лиц и злоупотреблений нацистской системы не являлась, однако, выражением прочного антифашистского мировоззрения. Он критиковал не систему, а частные явления, да и это делал лишь с позиции гуманистически мыслящего образованного человека, у которого всё вульгарное и примитивное вызывало отвращение.
17
Ночь 9 ноября 1938 г., когда по всей Германии были проведены массовые еврейские погромы.