Страница 23 из 24
Утром мы проснулись бодрые и полные сил! И снова двинулись в путь! Мы шли, как и накануне, по тому же грунту затвердевшей лавы. Строение почвы под лавовым покровом невозможно было определить. Туннель не углублялся больше в недра Земли, но постепенно принимал горизонтальное направление. Мне показалось даже, что наш путь ведет к поверхности Земли. К десяти часам утра, в этом нельзя было сомневаться, стало труднее идти, и я начал отставать от спутников.
– В чем дело, Аксель? – спросил нетерпеливо профессор.
– Я не могу идти быстрее, – ответил я.
– Что? Всего каких-нибудь три часа ходьбы по столь легкой дороге!
– Легкой, пожалуй, но все же утомительной.
– Но ведь мы же спускаемся!
– Поднимаемся! Не в обиду вам будь сказано!
– Поднимаемся? – переспросил дядя, пожимая плечами.
– Конечно! Вот уже с полчаса как наклон пути изменился, и, если будет продолжаться так дальше, мы непременно вернемся в Исландию.
Профессор покачал головой, давая понять, что он не хочет ничего слышать. Я пытался привести новые доводы. Дядюшка упорно молчал и дал сигнал собираться в дорогу. Я понял, что его молчание вызвано дурным расположением духа.
Все же я мужественно взвалил свою тяжелую ношу на спину и быстрым шагом последовал за Гансом, который шел впереди дядюшки. Я боялся отстать. Моей главной заботой было не терять из виду спутников. Я содрогался от ужаса при мысли заблудиться в этом лабиринте.
Впрочем, если восходящий путь и был утомительнее, все же я утешался мыслью, что он вел нас к поверхности Земли. Он вселял в сердце надежду. Каждый шаг подтверждал мою догадку, и меня окрыляла мысль, что я снова увижу мою милую Гретхен.
Около полудня характер внутреннего покрова галереи изменился. Я заметил это по отражению электрического света от стен. Вместо лавового покрова поверхность сводов состояла теперь из осадочных горных пород, расположенных наклонно к горизонтальной плоскости, а зачастую и вертикально. Мы находились в отложениях силурийского периода.
– Совершенно очевидно! – воскликнул я. – Осадочные породы, как то: сланцы, известняки и песчаники, относятся к древней палеозойской эре истории Земли! Мы теперь удаляемся от гранитного массива. Выходит, что мы поступаем точно гамбуржцы, которые поехали бы в Любек через Ганновер.
Мне следовало бы держать свои наблюдения про себя. Но мой пыл геолога одержал верх над благоразумием, и дядюшка Лиденброк услышал мои восклицания.
– Что случилось? – спросил он.
– Смотрите, – ответил я, указывая ему на пласты слоистых песчано-глинистых и известковых масс, в которых наблюдались первые признаки шиферного сланца.
– Ну и что же?
– Значит, мы дошли до того периода, когда появились первые растения и животные.
– А-а! Ты так думаешь?
– Да взгляните же, исследуйте, понаблюдайте!
Я заставил профессора направить лампу на стены галереи. Я ожидал от него обычных в таких случаях восклицаний, но он, не сказав ни слова, пошел дальше.
Понял ли он меня или нет? Или он, как старший родственник и ученый, не хотел сознаться из чувства самолюбия, что он ошибся, избрав восточный туннель, или же дядюшка намеревался исследовать до конца этот ход? Было очевидно, что мы сошли с лавового пути и что по этой дороге нам не дойти до очага Снайфедльса.
Все же у меня возникало сомнение, не придавал ли я слишком большого значения этому изменению в строении слоев? Не заблуждался ли я сам? Действительно ли мы находимся в слоистых пластах земной коры, лежащих выше зоны гранитов?
«Если я прав, – думал я, – то должен найти какие-нибудь остатки органической жизни, и перед очевидностью придется сдаться. Итак, поищем!»
Не прошел я и ста шагов, как мне представились неопровержимые доказательства. Так и должно было быть, ибо в силурийский период в морях обитало свыше тысячи пятисот растительных и животных видов. Мои ноги, ступавшие до сих пор по затвердевшей лаве, ощутили под собою мягкий грунт, образовавшийся из отложений растений и раковин. На стенах ясно виднелись отпечатки морских водорослей, фукусов и ликоподий. Профессор Лиденброк закрывал на все глаза и шел все тем же ровным шагом.
Упрямство его переходило всякие границы. Я не выдержал. Подняв раковину, вполне сохранившуюся, принадлежавшую животному, немного похожему на нынешнюю мокрицу, я подошел к дядюшке и сказал ему:
– Взгляните!
– Превосходно! – ответил он спокойно. – Это редкий экземпляр вымершего еще в древние времена низшего животного из отрядов трилобитов. Вот и все!
– Но не заключаете ли вы из этого…
– То же, что заключаешь и ты сам? Разумеется! Мы вышли из зоны гранитных массивов и лавовых потоков. Возможно, что я избрал неверный путь, но я удостоверюсь в своей ошибке лишь тогда, когда мы дойдем до конца этой галереи.
– Вы поступаете правильно, дорогой дядюшка, и я одобрил бы вас, если бы не боялся угрожающей нам опасности.
– Какой именно?
– Недостатка воды.
– Ну что ж! Уменьшим порции, Аксель.
Глава двадцатая
В самом деле, с водою пришлось экономить. Нашего запаса могло хватить еще только на три дня; в этом я убедился за ужином. И мы теряли всякую надежду встретить источник в этих пластах переходной эпохи. Весь следующий день мы шли под бесконечными арочными перекрытиями галереи. Мы шли, лишь изредка обмениваясь словом. Молчаливость Ганса передалась и нам.
Подъем в гору почти не чувствовался. Порою даже казалось, что мы спускаемся, а не поднимаемся. Последнее обстоятельство, впрочем едва ощутимое, не обескураживало профессора, ибо структура почвы не изменялась и все признаки переходного периода были налицо.
Сланец, известняк и древний красный песчаник в покровах галереи ослепительно сверкали при электрическом свете. Могло показаться, что находишься в копях Девоншира, который и дал свое имя этой геологической формации. Облицовка стен являла великолепные образцы мрамора, начиная от серого, как агат, с белыми прожилками, причудливого рисунка, до ярко-розового и желтого в красную крапинку; тут были и образцы темного мрамора с красными и коричневыми крапинами, оживленного игрою оттенков от присутствия в нем известняков. Мраморы были богаты остатками низших животных. В сравнении с тем, что мы наблюдали накануне, в творчестве природы замечался некоторый прогресс; вместо трилобитов я видел остатки более совершенных видов; между прочим, из позвоночных были ганоидные рыбы и заороптерисы, в которых глаз палеонтолога мог обнаружить первые формы пресмыкающихся. Моря девонского периода были богаты животными этого вида, и отложения их в горных породах новейшей эры встречаются миллиардами.
Очевидно, перед нами проходила картина животного мира от самой низшей до высшей ступени, на которой стоял человек. Но профессор Лиденброк, казалось, не обращал на окружающее никакого внимания.
Он ожидал одного из двух: или разверстого у его ног отверстия колодца, в который он мог бы спуститься, или препятствия, которое преградило бы ему дальнейший путь. Но наступил вечер, а надежды дядюшки были тщетны.
В пятницу, после мучительной ночи, истомленный жаждой, наш маленький отряд снова пустился в скитания по лабиринтам галереи.
Мы шли уже два часа, когда я заметил, что отблеск наших ламп на стенах стал значительно слабее. Мрамор, сланец, известняк, песчаник, составлявшие облицовку стен, уступили место темному и тусклому покрову. В одном месте, где туннель становился очень узким, я провел рукой по левой стене. Когда я отдернул руку, она была совсем черная. Я вгляделся внимательнее. Рука была испачкана каменноугольной пылью.
– Каменноугольные копи! – воскликнул я.
– Копи без рудокопов, – ответил дядюшка.
– Ну, кто знает!
– Я-то знаю! – сухо возразил профессор. – Я твердо убежден, что эта галерея, проложенная в каменноугольных пластах, не есть дело рук человеческих. Но дело ли это природы или нет, меня мало интересует. Время ужинать. Давайте-ка поужинаем!