Цугцванг

– Привет, разведчик, – он ставит сумку. – Ермаков?

– Здравствуйте, – Платон приподнимается.

– Сиди-сиди, – мужчина открывает удостоверение, показывает. – Полковник Секачев. Предупредили? Зовут Анатолий Львович, – он убирает книжечку, протягивает ладонь. – Будем знакомы?

Они обмениваются крепким рукопожатием, Секачев садится, открывает сумку.

– Чуть не опоздал! Американка прицепилась со своим чемоданом. Видел? Нашла носильщика! Хотел в госпитале навестить, не получилось. В поезде выспимся с комфортом. Тебя окончательно выписали?

– Полностью.

– Набегался по пустыням. Непривычно тут? Дорогое купе, специально для героев. На гражданке скучать будешь! А что? Идея. Возьму к себе! Боевые парни нужны. Как голова. Не болит?

– Нормально, товарищ полковник.

Секачев достает из сумки бутылку коньяка, складные стаканчики.

– Ну-ну! Не так официально. Давно дома не был?

– Больше года.

– Друзья встречают, родители?

– Должны.

Перрон неслышно плывет, уносит стройную девушку с поднятой на прощание рукой. Заходит проводница, забирает билеты, делает отметки, желает счастливого пути, косится на коньяк, выходит. Полковник встает, задвигает дверь, блокирует стопором. Снимает пиджак, обнаруживая наплечную кобуру с пистолетом под мышкой. Вешает пиджак на вагонные плечики. Вагон мягко катится, за окном тянутся заводские корпуса. Секачев садится, поддергивает рукава.

– Я еду с тобой не случайно. Догадываешься? – безответная пауза. – Понимаю. Мурыжили два месяца, допрашивали. Ты чист, определенно, но есть моменты.

– Понимаю, Анатолий Львович. Спрашивайте.

Секачев берет бутылку, вытаскивает пробку, нюхает коньяк.

– С заданием понятно, командир подтвердил. Снарядили под беженца, надели чалму, высадили в пустыне. На вертушке не подобраться, стингеры, пришел пешком. Выяснил, что за лагерь?

– Вербовочный пункт, биржа наемников. Привозят гражданских лиц из Турции, под видом туристов. Сортируют. Направляют по запросам и назначению. Разговаривал с местными бродягами.

– Знаешь турецкий язык?

– Арабский, турецкий. Мама преподаватель английского, всего понемногу.

– Даже завидно, полиглот. – Секачев смотрит изучающе. – Зачем сунулся в лагерь?

– Не совался, накладка вышла, – Платон морщится от досады. – Подошел близко. Меня узнал один из туристов, русский. Филимонов оказался. Место открытое, колючка по периметру. Хотел взглянуть, ну и попал. Он меня по имени окликнул.

– Фактор случайности. Окликнул он тебя, что дальше?

Платон отворачивается, смотрит за окно.

– С боевиками не закосишь. Побежал, скрылся в развалинах. Место присмотрел заранее, хотел до ночи переждать. Бродяги, наверно, сдали. Зарыться не успел, гранатометом ударили, только под щит нырнул, сознание потерял.

– Что за щит? – Секачев не столько слушает, сколько наблюдает за реакцией.

– В развалинах нашел, заранее норку сделал. Я автобуса с туристами дожидался, чтобы информацию проверить, убедиться не с чужих слов. Разбомбим беженцев, скандал будет. Стальной лист. Защита от пехотных мин, под днище джипов ставят. Вроде того.

– Потерял сознание. Что еще помнишь?

– Дальше туман. Видения разные, лица в масках.

– Бандитские маски. Балаклавы?

– Нет, почему. Костюмы оранжевые, на лицах маски кислородные, на резинках подвешены, вроде как в самолете. Лампы созвездием, операционная. Шестигранники на стенах, похожи на соты пчелиные, материал матовый, в дырочках мелких.

– Звукоизоляция. Что чувствовал? Ассоциации?

– Ничего, – Платон дергает плечами. – Очнулся на берегу.

– Подробнее. Почему решил, что на берегу. А до этого?

– Врачи разговаривали, во время операции. Это я позже вспомнил, под гипнозом. Будто мы на корабле. Командует там некий Джонсон. Мистер Джонсон.

– А его ты видел?

– Один раз. Лицо в темных очках, куфия под ободком, но не араб. Вроде европеец. Американцы иначе разговаривают. – Платон задумывается. – По-русски он хорошо говорил, без акцента.

– Он с тобой разговаривал?

– Ни разу. А все же я его слышал, голос помню. Такое чувство, что видел до этого. Над ним не лампы или потолок, вообще не помещение было. Небо и солнце, больше ничего. Наверно, в лагере, когда без сознания был. Может, вы объясните? А то допрашивают и допрашивают без конца, не верят и молчат, будто я виноват. Подсказали бы?

– Чего захотел! Военные сами не знают, к нам обратились. Всего не скажу. Чего сам не знаю, где права не имею. Интересы государственные, но кое-что ты должен понимать. По чуть-чуть?.. Хотя не настаиваю, смотри сам. По самочувствию. Будешь?

Платон отрицательно мотает головой.

– А я с твоего позволения, – Секачев наливает коньяк в свой стаканчик. Достает из сумки складной нож, лимон, режет на салфетке пару кружков. – Существует некий Джонсон. Борис Джонсон, полный тезка английского министра. Псевдоним, разумеется. Специалист по диверсионной работе. Описания внешности нет, косвенное упоминание. Эсминец стоял на рейде три дня, на борту лаборатория. Допустим, понадобился человек из России. Диверсант, потенциальный агент? Для какой цели Джонсон мог прибыть на побережье с лабораторией? Операцию провели на высшем уровне, залатали по первому сорту. И вернули командованию, не пытались завербовать? Этого в принципе не бывает. С тобой должны были работать. Сам-то что думаешь?

Платон не знает, что сказать, пожимает плечами.

– Жест доброй воли? Демонстрация сотрудничества. Мало ли.

– Как же, дождешься от них, – Секачев выпивает коньяк, берет дольку лимона. – Ты сам подумай! Пригнали эсминец с лабораторией, сделали неплановую операцию, доставили на берег и выдали командованию без условий. Без дивидендов. Специалисты обследовали. Полиграфы, сеансы гипноза. Скополамин испытал, извини. Профессионалы колются! Ты чист, отзывы командования самые лучшие.

– И что теперь?

– Вот именно, что теперь, – Секачев вытирает вагонным полотенцем руки, достает папку из сумки, находит пару фотографий. – Вдруг узнаешь?

Платон берет фото, рассматривает двух мужчин.

– Кто это?

– Один вертолетчик, шрам над верхней губой, от операции. Некто Николай Губарев, летчик частной авиакомпании. Второй. Кличка Браузер. Не знакомы? – Секачев спрашивает без надежды на успех.

– Откуда, – Платон возвращает портреты. – Он был в темных очках, лицо прикрыто.

– Следовало ожидать, – Секачев убирает фото. – Эти ребята сейчас в России. Мало того, пребывают в городе, куда мы с тобой направляемся. Понимаешь?

– Нет, не понимаю.

– Есть вероятность, что Джонсон выйдет с тобой на контакт.

– Зачем? Я его знать не знаю.

Секачев ставит второй стаканчик, наливает немного.

– Зато он тебя знает. Иначе зачем спасал? Выпей.

– Не понял?

– Да ты не волнуйся. Если в меру, не повредит. Я консультировался с врачами, можно. Закуси пока лимоном. Ресторан откроют, закажем обед. – Секачев выжидающе смотрит. – Дорогостоящие операции случайным диверсантам не делают, тем более пленным. Платон. А что ты помнишь о своем отце?

Платон выпивает, берет дольку лимона, откашливается, кладет на салфетку.

– Ничего не помню, маленький был. Родители развелись, мне около года, чуть больше. Мама говорит, исчез после развода, потом погиб. Несчастный случай. А что?

– Может, родственники есть? По отцовской линии, – Секачев запускает ядовитую дольку в рот, с кислым любопытством смотрит на Платона. – Родня в деревне.

– Понятия не имею.

– Ну да, ну да, – лицо Секачева плавится от ядреного лимона, глаза потекли, он отворачивается. – А вот я тебя помню. Мы с твоим папой служили вместе. Леня Ермаков! Вместе в самоволку бегали, к девчонкам лазили в общагу, пирамидкой в окно. Там он с мамкой твоей познакомился, влюбился, женился сразу. Я даже позавидовал, красивая девушка. Марина Сергеевна?

Платон озадаченно смотрит. Секачев кивает.

– Дознавателям я не сказал, иначе бы за нее взялись. Марина в ОММ родила, где Вечный огонь. Помню вечер, снег хлопьями. Мы с Леней забрались на карниз, он в окно постучал. Марина с кровати встала, в белой рубахе. Окна запечатаны, а нам понятно. Сейчас на кормежку привезут! – рассказывая, Секачев снова режет лимон. – И как раз медсестра заходит с конвертом. Это пакет такой, для младенцев. Марина встала боком, чтобы ребеночка показать, личико открыла, а рожица темная, волосы слиплись, ужас страшный! Ты глаза открыл. Это сейчас карие, а тогда темно-синие были. Маринка говорит, по губам читаем. Платон, вон, папа пришел! Ты головку повернул, глаза скосил. И серьезно так смотришь, что твой прокурор. А потом улыбнулся. Мы с Леней в бистро, по стакану тяпнули. Да! Дружили мы с твоим папой. Шрам у него был под глазом, он в Афгане воевал, на пару лет старше.