Пески веков (сборник)

Дядя Отто так и не пришел в себя.

Он говорил:

— Вчера у меня исчезла последняя надежда. «Консолидейтид» сообщила, что будет в мою честь банкет давать. Кто знает, сказал я себе. Может, они мою флейту будут покупать. — Когда мой дядя волнуется, порядок слов в его речи меняется от английского к немецкому.

Его слова заинтересовали меня.

— А в чем дело? — спросил я. — Тысяча гигантский флейт, размещенных в ключевых точках вражеской территории, будут исполнять коммерческие мелодии так громко, что…

— Тише! Тише! — Дядя со звуком пистолетного выстрела опустил кулак на мой стол, пластиковый календарь испуганно подпрыгнул и упал. — И ты насмехаешься? Где твое уважение?

— Простите, дядя Отто.

— Тогда слушай. Я пошел на банкет, и там произносились речи об эффекте Шлеммельмайера и о том, как приручить энергию мозга. И когда я думал, что они мою флейту будут покупать, они дали мне это!

Он достал что-то похожее на двухтысячедолларовую золотую монету и швырнул с меня. Я уклонился.

Если бы она попала в окно, конечно, разбила бы его и угодила в какого-нибудь прохожего, но она ударилась в стену. Я подобрал ее. По весу ясно было, что она только покрыта золотом. На одной стороне надпись «Медаль Элиаса Бенкрофта Саффорда» — большими буквами и «доктору Отто Шлеммельмайеру за его вклад в науку» — маленькими. На другой стороне профиль, очевидно, не моего дяди Отто. Вообще не похоже даже на профиль собаки, скорее на свинью.

— Это, — объявил дядя Отто, — Элиас Бенкрофт Саффорд, председатель правления «Консолидейтид Армз».

Он продолжал:

— Как только я понял, что к чему, я встал и очень вежливо сказал: «Джентльмены, чтоб вам подохнуть, не сходя с места!» и вышел.

— И ходили всю ночь по улицам, — продолжил я за него, — и пришли сюда, даже не переодевшись. Вы все еще в смокинге.

Дядя Отто вытянул руку и посмотрел на рукав.

— В смокинге? — спросил он.

— В смокинге! — повторил я.

Его длинное, с мощными челюстями, лицо покраснело пятнами, и он взревел:

— Я прихожу сюда с делом первостепенной важности, а ты только и болтаешь, что о смокинге. И это мой собственный племянник!

Я дал огню прогореть. Дядя Отто гений нашей семьи, поэтому мы, умственно отсталые, его не трогаем. Ну, разве только не даем ему упасть в канализацию или выпасть из окна.

Я спросил:

— И чем же я могу вам быть полезен, дядя Отто?

Я постарался, чтобы звучало это по-деловому старался установить отношения: адвокат-клиент.

Он немного подождал и ответил:

— Мне нужны деньги.

Ну, он не в то место пришел. Я сказал:

— Дядя, как раз сейчас у меня не…

— Не твои, — сказал он.

Я почувствовал себя лучше.

— Я открыл новый эффект Шлеммельмайера, лучший. Но о нем не будет публикаций в научных журналах. Мой большой рот на замке. Эффект принадлежит только мне. — Говоря, он дирижировал невидимым оркестром.

— Благодаря этому эффекту, — продолжал он, — я заработаю много денег и открою собственную фабрику флейт.

— Хорошо, — солгал я, думая о фабрике.

— Но не знаю как.

— Плохо. — Я солгал, по-прежнему думая о фабрике.

— Беда в том, что у меня слишком гениальный мозг. Я создаю концепции, недоступные обычным людям. Но, Гарри, я не могу придумать, как заработать деньги. Этого таланта у меня нет.

— Плохо, — сказал я и на этот раз не солгал.

— Поэтому я пришел к тебе как к юристу.

Я испустил умоляющий смешок.

— Я пришел к тебе, — продолжал он, — чтобы ты помог мне своим искаженным, лживым, пронырливым, бесчестным умом юриста.

Я внимательно выслушал этот неожиданный комплимент и ответил:

— Я вас тоже люблю, дядя Отто.

Он, должно быть, понял сарказм, потому что побагровел от гнева и заорал:

— Не будь таким обидчивым! Будь как я — терпеливым, все понимающим, добродушным, тупая башка! Кто говорит о тебе как о человеке? Как человек ты дубина, глупая копф! Но как юрист ты должен быть мошенником. Все это знают.

Я вздохнул. Меня предупреждали, что случаются неудачные дни.

— В чем заключается ваш новый эффект, дядя Отто? — спросил я.

Он ответил:

— Я могу уходить назад во времени и извлекать предметы из прошлого.

Я действовал быстро. Левой рукой достал из жилетного кармана часы и беспокойно посмотрел на них. Правой потянулся к телефону.

— Да, дядя, — сердечно сказал я, — я только что вспомнил об очень важном свидании, на которое уже опаздываю. Всегда рад вас видеть. Боюсь, что сейчас должен с вами попрощаться. Да, сэр, увидеться с вами — удовольствие, большое удовольствие. Ну, до свиданья. Да, сэр…

Поднять телефонную трубку я не смог. Я ее поднимал, да, но руки дяди Отто прижимала ее книзу. И спорить невозможно. Я вам говорил, что дядя был в гейдельбергской команде борцов в 32 году?

Он мягко (для себя) взял меня за локоть, и я обнаружил, что стою. И тем самым экономлю силы.

— В мою лабораторию пошли, — сказал он.

И в его лабораторию мы пошли. И так как у меня не было ни ножа, ни желанию отрезать левую руку по плечо, я в его лабораторию пошел тоже…

Лаборатория моего дяди Отто вдоль по коридору и за углом в университетском здании. Со времени открытия эффекта Шлеммельмайера его освободили от всех занятий и предоставили самому себе. И лаборатория об этом свидетельствовала.

Я спросил:

— А вы ее не закрываете?

Он хитро взглянул на меня, сморщив нос.

— Она закрыта. С помощью реле Шлеммельмайера. Я думаю слово — и дверь открывается. Без этого никто не может зайти. Даже президент университета. Даже уборщик.

Я пришел в возбуждение.

— Дядя Отто! Мысленный замок может принести вам…

— Ха! Я должен продать патент, чтобы кто-нибудь разбогател? После прошлого вечера? Никогда. Я сам богатым стану.

Вот каков мой дядя Отто. Он не из тех, с кем приходится долго спорить, прежде чем они увидят свет. Ч ним вы знаете, что он никогда света не увидит.

Поэтому я сменил тему. Я сказал:

— А машина времени?

Дядя Отто на фут выше меня, на тридцать фунтов тяжелее и силен, как бык. Приходится ограничивать свое участие в споре, иначе посинеешь.

Я посинел соответственно.

Он сказал:

— Шшш!

Я его уже понял.

Он выпустил меня и сказал:

— Никто не знает о проекте Х. — И повторил подчеркнуто: — Проект Х. Понял?

Я кивнул. Говорить я не мог, гортань приходит в себя медленно.

Он сказал:

— Я не прошу тебя на слово мне верить. Я буду тебе демонстрировать.

Я старался держаться поближе к двери.

Он сказал:

— У тебя есть бумажка с твоим почерком?

Я порылся во внутреннем кармане жилета. Там у меня заметки для возможного письма возможного клиента когда-нибудь в будущем.

Дядя Отто сказал:

— Не показывай мне. Просто порви. На маленькие кусочки порви и кусочки в мензурку положи.

Я разорвал листок на сто двадцать восемь частей.

Он задумчиво посмотрел на них и начал нажимать кнопки на… ну, на машине. На ней толстая опаловая стеклянная пластинка, похожая на поднос дантиста.

Последовало ожидание. Он продолжал колдовать над машиной.

Потом сказал: «Ага!» и еще произнес странный звук, который я не могу передать.

Над стеклянным подносом, примерно в двух футах, появилось смутное изображение листка бумаги. Оно постепенно приобрело резкость, и… к чему тянуть? Это был мой листок. Мой почерк. Абсолютно четкий. Абсолютно законный.

— Можно его взять? — Я говорил хрипло — отчасти от удивления, отчасти из-за мягкого способа обращения моего дяди.

— Нет, — ответил он и провел сквозь него рукой. Бумага осталась нетронутой. Он сказал: — Это только изображение в фокусе четырехмерного параболоида. Второй фокус в прошлом, до того, как ты порвал листок.

Я тоже провел рукой. И ничего не почувствовал.

— Теперь смотри, — сказал он. Нажал кнопку на машине, и изображение листка исчезло. Потом он взял несколько листков бумаги из пачки, бросил их в пепельницу и поднес к ним горящую спичку. Потом выбросил пепел в раковину. Снова нажал кнопку, и бумага появилась, но с отличиями. Кое-где не хватало неровных кусков.