Хороший сын

Ха. Вот я и взял над ним верх. Широко улыбаюсь Ма, будто понятия не имею, что только что сделал. Она с пяти лет не разрешала мне завести собаку. Она мне теперь все кости переломает. Ну и ладно, тогда хоть не придется учиться в Святом Габриэле.

2

ДЕВЯТЬ НЕДЕЛЬ ДО СВЯТОГО ГАБРИЭЛЯ

— Иди сюда, сынуля. Псину на руки не хватай, а то я тебя убью, — говорит Ма в кухонное окно. — И ты тоже, кукла. — Это она Мэгги.

Она все еще сердится на меня за Киллера, но зато про Святого Малахию я не сказал ни слова, так что главное держать рот на замке — и все будет в порядке.

— Лечу как стрела, — откликаюсь я и подмигиваю.

— И не смей подмигивать в воскресенье, — говорит она, и голова ее снова исчезает в кухне.

Я смеюсь. Это что-то новенькое. Мы во дворе, сидим на корточках у конуры Киллера, которую дядя Джон смастерил из досок от сгоревших домов на Гавана-стрит. Если кто спросит, мы должны говорить, что конуру сделал Папаня — мама не хочет, чтобы люди знали, что он безрукий.

— Ну, ты как тут, мой мальчик? А? — Я чешу черную шерсть Киллера. Он плюхается на землю, перекатывается на спину. — Как тут мой дружище? — Я щекочу его шоколадный животик. — Обалденный он, правда, Мэгги?

— Угу. Боженька, как же я его обожаю, — соглашается она.

— Давай он будет и твоим тоже. А больше ничьим. — Я хмурю брови и грожу пальцем.

Мне очень хочется подержать его на руках, но на мне мои новые чтоб-на-все-лето-хватило парадные одежки, которые сегодня надо обновить в церкви на мессе Летней моды — в первое воскресенье летних каникул.

Из задней двери высовывается целая копна ярко-рыжих кудряшек. Наша Моль. То есть наша Мэри, старшенькая. Щеки у нее пухлые и все покрыты яркими веснушками — только возле носа осталось несколько белых пятнышек. Такие веснушки наоборот.

— Эй, недотепы, шевелитесь, а то как бы потом не схлопотать, — произносит Моль и шмыгает обратно на кухню. Ей велено приготовить обед, пока мы будем тухнуть на службе. Моль, как и Ма, делает всю работу по дому, потому что она девчонка. Мальчикам ничего делать не надо, но я все равно помогаю, потому что иначе нечестно.

— А ну сюда! — рычит Ма.

Я вбегаю в дом, Мелкая Мэгги — прилипшая ко мне, как пластырь, — следом. Ма вышколила нас, как тех детишек из «Звуков музыки», только свисток ей ни к чему — у нее голос как иерихонская труба. Совсем не такой, как у Джули Эндрюс.

Ма прикладывает палец к губам, потому что Папаня еще дрыхнет. И все должны быть тише тихого, чтобы он не свалил из дому. Или хуже того — снова не напился. Ма хватает Мелкую Мэгги за руку и быстрым шагом выходит на улицу. Я нагоняю.

— Клянусь Господом Вседержителем, если мы опоздаем на эту службу, я за себя не отвечаю, — говорит Ма, шлепая со скоростью сто миль в час на своих махоньких ножках.

Чем дальше мы уходим, тем дряхлее и грязнее делается наша улочка. Эти старые домишки скоро все равно снесут. А в самом конце видно, как на Флэкс-стрит строят здоровенные заслоны из гофрированного железа, рядом с Ничьей Землей. Чтобы мы не вышли, а протестанты не вошли.

Мы поворачиваем на Бромптон-Парк-роуд, идем в гору. Молчим, потому как торопимся. Мне-то пофиг. У меня и так счастья полные штаны, потому что у меня есть Киллер — поскорее бы вернуться со службы и поиграть с ним. А еще сейчас летние каникулы, так что можно каждое утро смотреть мультики. «Флэша Гордона» и еще всякие старые черно-белые филимы. Ну да, Святого Малахии мне не видать, зато до Святого Габриэля еще целых девять недель. Достаточно, чтобы придумать план побега.

Спорим, всем на мессе понравится моя новая футболка. Она обалденная. Я ее выбрал, потому что она с американским флагом. Пэдди говорит, что футболка дерьмовая, но это только потому, что он у нас слишком задрал нос с тех пор, как на Пасху заделался скинхедом. Хочешь изменить себя, — дождись, когда на Рождество, Пасху или к лету тебе купят что-то новое. В прошлое Рождество, например, все стали «модами». Как они решают, кем и когда стать, я без понятия. Наверное, договариваются, когда играют на улице. А я не играю с другими ребятами. Я играю с Мелкой Мэгги.

А еще у меня классные, самые крутые на свете американские бейсбольные бутсы. У нас их называют «кедами», а у американцев — «кроссовками». Я все эти слова выучил из телевизора, чтобы, когда поеду туда, не выглядеть полным придурком. Очень уж мне хочется в Америку. Устроюсь там работать официантом. У меня есть разные мечты.

По проезжей части ползет БТР «Сарацин», сверху торчат головы снайперов. Он похож на танк, только пошире, и к нему присобачены всякие штуковины — как у Франкенштейна. Танкенштейн. Ха!

Я ныряю по-боксерски и пританцовываю на тротуаре.

— Микки! Если ты себе кеды испортишь, будешь до конца лета бегать босиком, — предупреждает Ма. — И вообще, кончай паясничать.

— Ма, это не кеды, это кроссовки, — поправляю я ее.

— Я тебе сейчас красу-то наведу! — заводится Ма. — Если не прекратишь доводить меня, понял? Будет задница гореть, как физиономия Джо Маккиббена.

Я вообще не в теме, кто такой Джо Маккиббен, но она явно намекает, что будет больно. Ладно, Ма знает, что я вообще-то хороший мальчик, просто иногда люблю над ней прикалываться. Ну что я могу поделать? Вот прям сейчас я очень себе нравлюсь.

В верхней точке парка Бромптон я гляжу вниз, на Бэлолм-Драйв.

— Мам, я тут Пердуна подожду.

— Ага, разбежался! Тут, знаешь ли, опасно, Шэнкил-роудвон совсем рядом, — негодует Ма.

Там живут Шэнкилские Мясники. Они не мясо продают, а кромсают на куски католиков. Вряд ли они нас едят — впрочем, я и этому не удивлюсь.

— Я дальше церкви не пойду, я ж не дурак, — уверяю я ее. — Гляди, вон он уже идет. — Указываю пальцем. — Ну пожалуйста!

— Мамуля, а можно я тоже с ним подожду? — хнычет Мэгги.

— Ну что, добился своего? — злится Ма. — Только попробуй опоздать на службу! Понял? — И тащит Мелкую прочь за руку.

Ненавижу протов, которые живут за границей нашего района, — это из-за них меня не пускают играть с Пердуном! Мы в последний день учебы договорились, что встретимся здесь. Я не стал говорить Пердуну, что пролетел со Святым Малахией.

В магазинной витрине висит плакат ИРА. Лицо какого-то мужика. Смотрит в упор, брови нахмурены.

Рот ему прикрывает рука без тела. «Не болтай лишнего — поплатишься жизнью». Нужно всегда соблюдать осторожность. Держать рот на замке. Иду дальше, а его глаза следят за мной — как на объемном изображении Иисуса у тети Катлин.

— Слушай, я тебе чего расскажу, — говорит Пердун, как будто мы уже в середине разговора. — Подходишь к чуваку в школе и говоришь ему: «А ты отлично выглядишь!», а когда он улыбнется, добавляешь: «Только кто на тебя насрал?» — От восторга Пердун ржет так, что того и гляди сам обделается. Лично я считаю, что обижать людей некрасиво. — Я это вчера на улице услышал, — добавляет он. — У нас весь народ нынче на улице тусит. Так круто! На вашей улице тоже?

— Угу, — говорю. — Я не буду учиться в Святом Малахии. — Вообще не понимаю, как это у меня вылетело. Блин, вот уж действительно «не болтай лишнего». — Я иду в Святого Габриэля.

— В Габа? — удивляется Пердун, тараща глаза. — Это как же так?

— А я им сказал, что не хочу, — отвечаю. — Сказал, хочу учиться вместе с другом. «Хочу в Святого Габриэля, как и Мартун-Пердун, а эту свою жлобскую школу можете засунуть себе в задницу». — Поднимаю два пальца. — Большое спасибо. — Слегка кланяюсь.

Пердун офигел — это сразу видно. Нет, ну какой же я молодец. Это называется «импровизация». Марлон Брандо тоже так умеет. Я видел в документальном филиме.

— Ну, так у меня тоже есть новость. Я не буду учиться в Святом Габриэле, — говорит он, и меня испепеляет пришельская лазерная пушка.

— Почему? Куда же ты пойдешь?

— А куда-то далеко отсюда. Пойду в специальную школу, туда только особенных берут.