Хороший сын

— Чайком нас тута, видать, не напоят? — Бастер смеется, ему кажется, что он шутит.

— Иди в задницу, — отвечает Ма.

— А, ты у нас, небось, католичка упертая, да, цыпа? — подмигивает Бастер.

— Заткни, жирняк, варежку! — выпаливаю я (это из песни Бастера), и дом чуть не грохается. Ржут даже другие солдаты. Такого со мной еще никогда не было. Я — звезда.

Снаружи доносится шум, как от тысячи громов. Женщины стучат крышками от металлических баков по земле — предупреждают членов ИРА, чтобы те смывались. Киллер на заднем дворе лает как сумасшедший.

— Псину заткните! — требует Бастер.

Киллер взвизгивает.

— Только попробуйте мне собаку тронуть! Скоты! — кричит Ма на задний двор.

Так и надо, мамуля.

Солдат встает перед камином.

— Мамуль, он встал на твой хороший кафель, — сообщаю я голосом ябедника.

— Это потому, что он сволота безмозглая, сынок. Не переживай, они сейчас уйдут. Знают же, что не найдут ничего. Просто решили поиздеваться над ни в чем не повинными католиками.

Мы ни в чем не виноваты, потому что Папаня — не член ИРА. Он всю свою жизнь был пьяницей. С другой стороны, Ма говорит, что в ИРА полно всякой пьяной швали, потому что из лавчонки, где она работает, видно, как они каждый вечер, даже на неделе, вываливаются из клуба «Шемрок».

— Нашел чой-та!

Кричат с верхней площадки. Чой-та. Чой? А я думал, уж они-то умеют правильно говорить по-английски.

— Тащи сюда! — орет Бастер, и поросячьи щечки так и сияют от радости.

Мы переглядываемся. Ма явно обеспокоена. Может, Папаня все-таки член ИРА. Может, пьянки — это просто прикрытие, маска, чтобы сбить их со следа и скрыть, кто он на самом деле. Я знаю, что папа Бридж Маканалли точно в ИРА. Она вечно об этом болтает. Если Папаня — тоже, и его посадят в тюрьму, я смогу перебраться в Америку по одной из этих «программ помощи бедным страдающим детишкам Северной Ирландии». Отлично, надеюсь, Папаня все-таки член ИРА. И его посадят.

Солдат возвращается с двумя балаклавами. Такие штуковины вроде лыжных масок, под которыми члены ИРА прячут лица. Некоторые придурки носят их в мороз под капюшоном лыжной куртки. А еще они нашли наш противогаз. Мы с ним иногда играем, когда Ма и Папани нет дома. Моль или Пэдди надевают его и гоняются за нами по всему дому — в такие моменты Пэдди человек человеком и мне даже почти нравится. Я один раз попробовал надеть, но стало нечем дышать. От газа спасешься, а сам задохнешься. Ничего себе гениальное изобретение.

— Ладно, бери его, — говорит Бастер.

Два солдата стаскивают Пэдди с дивана и выкручивают ему руки за спину.

— Не троньте его, сволочи!

Ма вскакивает со стула и кидается на бритов. Двое из них загораживают Пэдди.

— Пустите его! — кричит Ма.

Бастер толкает ее обратно на стул, удерживает.

— Отвяжись от нее! — орет Моль на Бастера, выпутываясь из ночнушки. Мелкая Мэгги поднимает рев.

— Так, давайте-ка все отсюда! — ревет Бастер. — Живо!

— Двигайте, сказано! — рычит кто-то еще.

Нас выталкивают, Ма вопит, не переставая. Два брита затаскивают Пэдди в «Сарацина». Я хватаю Мелкую на закорки, потому что на ней новые тапочки, ей не разрешают их пачкать.

И вот мы все на улице. Грохот крышек и свистки теперь слышны сзади, на Этна-Драйв. Вертолеты повсюду. Шум оглушительный.

Мы все сбились в кучку у Ма за спиной, а она орет бритам прямо в их грязные черные рожи. На улице полно народу. Пэдди не видно.

— А как же Киллер, мамуль? — спрашиваю.

Мельком видим, как нашего Пэдди волокут сквозь толпу. Ма прорывается мимо бритов и бежит к нему.

— Отпусти его!

Ма вцепляется в Пэдди.

— Мама, не надо! — орет Пэдди, а солдаты волокут его к задней двери «Сарацина».

— Убью, падла! — кричит Ма на солдата, который держит ее на расстоянии вытянутой руки.

— Ма, иди отсюда! — орет Пэдди.

Чего это он орет на мамулю? Она же пытается ему помочь. Дрянь он какая. Прямо как Папаня.

— Он же еще ребенок! — кричит Ма. — Вы только на это и способны, да?! Детей хватать!

И Ма кусает солдата, который ее держит, за руку.

— Сука!

Он наотмашь бьет ее по лицу.

— Мамочка! — Пэдди с ревом выскакивает из «Сарацина» — руки у него связаны за спиной. На глазах — слезы. Наш Пэдди и улыбаться-то никогда не улыбается, а уж плакать и подавно. Все женщины бегут к нам. Сейчас будет кровь.

Солдат бьет Пэдди по затылку прикладом, Пэдди летит вперед, но не падает — бежит дальше.

— Пэдди, не надо! — кричит Моль и кидается к нему.

Какой-то брит преграждает ей путь автоматом. Она, как дикая кошка, вцепляется ему в лицо.

Мелкая верещит мне прямо в ухо, оглушая.

— Это мой братишка! — Моль вырывается и прыгает наперерез солдатам, которые гонятся за Пэдди.

— Не смей! — орет Старая Шейла, наша соседка, и хватает Моль за ворот — ночнушка трещит. — Так ему только хуже будет!

Моль лягается и лупит Старую Шейлу, но та ее не отпускает.

Пэдди схватили сразу три солдата. Один тащит его назад, Пэдди падает на дорогу, и его волокут прямо по земле за его дурацкие длинные волосы; два других дают ему пинков. Подбегают еще и два копа, молотят его черными дубинками.

Женщины окружили Ма, будто телохранительницы. На самом деле, они защищают солдат, потому как если Ма сейчас до кого из них доберется, быть ему трупом.

Пэдди я не вижу. Значит, его затолкали обратно в «Сарацин».

— Забрали, твари, пацана за какую-то дурацкую балаклаву! — кричит Ма Старой Шейле.

— С этих подлюк станется! — отвечает Старая Шейла так, чтобы они слышали. — До какого мужика дотянутся своими грязными лапами, сразу хватают.

— Да он мальчишка еще! — кричит мамуля, протягивая руки к небу. — Как будто там что-то есть.

Смотрю вверх. Бога там нет, только вертолеты месят воздух, оглушая нас.

«Сарацин», в который бросили Пэдди, трогается с места. По улице тащат других мужчин. Полицейские машины, джипы и «Сарацины» подъезжают и отъезжают. Ревут двигатели. Гремят крышки от баков. Вопли. Крики.

— Мамуль, — говорю.

Мне страшно.

— Вы, трусы паршивые! — кричит из толпы женский голос.

А потом звучит: «Копы — эсэсовцы!», снова и снова. Присоединяются все. Бастер идет к нашей толпе.

— Сволочь британская! — кидается на него Ма. Женщины хватают ее за руки, она вырывается. — Да пустите вы! Бриди, отпусти, сука, искалечу!

Ма даже не кричит, а воет. Я не хочу ее слышать. Не хочу, чтобы моя мамочка издавала такие звуки. Пусть Бастер молится, чтобы она не вырвалась.

Мелкая ревет громче прежнего. Приходится ее ссадить. Она вцепляется в меня руками и ногами, зарывается лицом в пижаму. Я бы тоже зарылся в маму, но больно уж она сейчас страшная.

Солдат смотрит на Ма и даже улыбается ей, типа «шла бы ты, лапуля». Не надо так, миссис — моя Ма — Доннелли. Ма закидывает голову, схаркивает и плюет ему прямо в рожу.

На миг все останавливается, как будто время застыло. Чары развеиваются, когда тетки хватают Ма и волокут в сторону. «Копы — эсэсовцы!» — выпевают женщины, будто страшные мужики на футбольном матче.

— А чего это значит? — спрашиваю.

— Эсэсовцы — это фашисты, — объясняет Моль.

— Так, зачистить улицу! — орет Бастер.

— Сволота английская! — орет Моль.

— Разошлись, падлы! — орет Бастер в мегафон. — Очистить улицу. Здесь может быть бомба.

Солдаты расталкивают толпу прикладами.

— Где мои дети? — Ма оглядывается, ищет нас, а я прямо здесь, перед ней.

— Тут они, мамуль, — говорит Моль.

— Отведи обоих за стену! — приказывает Ма.

Моль берет нас с Мэгги за руки. Ма остается с тетками.

— А как же Киллер? — спрашиваю.

— Сказано — ждать здесь, — говорит Моль.

— Нельзя его там оставлять, если бомба, — предупреждаю я.

— Нет никакой бомбы, — говорит она. — Господи, Микки, ты когда поумнеешь?

— Давайте, двигайтесь! — Здоровенный солдат отгоняет нас от стены. Ма видит и бежит к нему.