Потанцуй со мной

Вылетаю на улицу и делаю глубокий вдох. Но мне мало. Жадно глотаю воздух, который рядом с входом пропитан специфическим больничным запахом. Отхожу дальше и падаю на побеленную свежей краской скамью. Наблюдаю за конвейером скорых, которые беспрерывно подвозят к дверям больных.

Я не знаю, что делать. Возможно, впервые я не знаю, что мне делать. Моя жизнь стала похожей на самый страшный в мире аттракцион с четырёхкратным превышением ускорения собственного падения и ощущением абсолютной невесомости, когда тебе некуда деться, а все твои потуги смешны и бессмысленны.

Выкидыш.

Это слово всеми своими значениями само по себе — ничто без понятия «беременности».

Что я чувствую, когда осознаю, что моя Хулиганка может быть беременной?

Прислушиваюсь, но кроме ярости к себе, ничего не ощущаю. Быть тридцатисемилетним опытным мужиком и не держать при себе свой генофонд, а разбрасываться им с удовольствием в молодую, неопытную и влюбленную девчонку, как минимум безответственно и мерзко. И сейчас, сидя около больницы, я отчетливо могу вспомнить, когда это могло произойти — в машине после сдачи экзамена в тот момент, когда мы оба не смогли остановиться, а я вовремя включить мозги.

Ее беременность — моя ошибка.

Вторая ошибка.

«Первая подарила тебе Риту, — зудит отвратительный внутренний голос, — и ты все еще считаешь ее ошибкой?». За последнюю фразу я готов себя придушить собственноручно, потому что Марго — лучшее, что я мог сделать в своей гребанной жизни.

Растираю виски кончиками указательных пальцев. Ставлю локти на колени и опускаю голову на сжатые кулаки.

В данный момент решается судьба зачатого мною ребенка.

Ребенок… это слово никак во мне не отзывается. От слова совсем. То, что я давно определился со своим холостяцким положением в социуме, меня полностью устраивало и никаких новых детей в моей жизни я не планировал. Но я так же и не планировал отношений, в которые меня затянуло по самое дно.

Маленькая задиристая Хулиганка… сама еще ребенок… Я — чертов кретин, натворивший херни. Своей кобелиной похотью я лишаю девчонку будущего, молодости, любимого дела и, возможно, семьи, которая у нее могла бы случиться, если бы я не поддался ее навязчивой влюбленности и ответственно держал при себе свои причиндалы.

Я — не оптимист, наивно полагающий, что всё, что с нами происходит — к лучшему. Ни разу не оптимист. Я предельно четко понимаю, что, если врачам удастся сохранить эту беременность, речи об аборте быть не может. Не в случае с Суриковой. Поэтому, как бы эгоистично и паскудно это не прозвучало, но я не уверен, что будет лучше в нашем с ней случае… В особенности тогда, когда на нее заведено уголовное дело и впереди семафорят километры следственного дерьма, которые даже мне расшатывают психическое состояние. А в ее положении это будет критично.

Я — полное ничтожество, раз думаю об этом, когда как самопроизвольное прерывание беременности может привести к тяжким последствиям, после которых у девчонки могут быть проблемы со здоровьем и будущим планированием потомства.

С яростью пинаю пустую пластиковую бутылку, валяющуюся на пути к машине. Мне некуда идти, хоть и херова туча дел. Мои мысли сейчас там, с ней, но я не уверен, что ими я смогу ей помочь.

Всё, что меня сейчас волнует — только ее жизнь и здоровье, а на остальное мне…черт. Блть. Сука! Мне не плевать. Чтобы я не говорил и не думал — мне не плевать.

Не плевать, когда вижу на кремовой обивке кресла коричневые засохшие капли крови.

Пф-ф-ф.

«М-мм», — стону в руль, ударяясь лбом об него.

Этим же самым днем я приезжаю в больницу повторно, но всё, что мне удается узнать, что Сурикова лежит под капельницей, а врачи делают всё возможное. Что имеется ввиду под «всё возможное», мне так и не сказали.

Следующим утром вновь дежурю под дверями отделения гинекологии и вновь получаю размытые фразы о том, что кровотечение удалось остановить, но говорить о чем-то пока рано. Единственным сомнительно-положительном моментом является то, что мне удается выбить для малышки отдельную платную палату и передать через постовую медсестру новый телефон для Хулиганки, но на связь она так и не выходит.

Весь вечер бесцельно слоняюсь по квартире, где теперь каждый миллиметр пропитан Хулиганкой, а ее вещи занимают места больше, чем мои. Когда она ушла, я ничего не трогал. Не хотел разрушать то, к чему касалась моя дерзкая бунтарка, и даже, когда Саури решила убраться на кухне и привести в порядок Юлькины вещи, я в первый раз повысил голос на пожилую женщину.

Сидя на диване в гостиной, я прямо сейчас под закрытыми глазами вижу, как Рита и сиреневолосая заноза сидят в обнимку у широкой плазмы и раскачиваются в такт сопливой мелодии. Но когда я их открываю, я остаюсь один. И мне ни черта не комфортно.

Хочу посвятить ночь работе, потому что знаю — уснуть мне не посчастливиться. Открываю рабочий ноутбук тогда, когда на телефон падает сообщение:

Хулиганка: Я беременна

Рука замирает над клавиатурой компьютера. Всего два слова, написанные в настоящем времени, меняют твою жизнь на до и после.

Беременна. Не была… а сейчас… в конкретный момент.

Шумно выдыхаю, растирая ладонями покрытую двудневной щетиной кожу лица.

Я не обладаю телепатическими способностями и не знаю, в каком настроении Сурикова писала эти два слова, а зная ее, разгон может быть от счастливого визга до «пошел на хрен, Романов», но я абсолютно уверен, что в обоих вариантах она ждет от меня ответа. Которого у меня для нее нет. И для себя тоже.

Не знаю, чувствую ли я облегчение или досаду. Не понимаю, радоваться ли мне или напиться от отчаяния. Что, блть, мне нужно делать?

Когда Ольга сообщила, что беременна, меня словно ведром с холодной водой облили. Я не хотел ни детей, ни семьи. Когда сейчас я читаю сообщение от Суриковой, на меня падает водопад ледяных плотных струй, сбивающих с ног. Но пятнадцать лет назад я хотя бы был молод, чтобы можно было списать на горячность и бушующие гормоны, а когда тебе 37 и на висках поблёскивают редкие седые волосы, которые, априори, должны сообщать о приобретенной за годы мудрости, но по иронии судьбы лишь доказывают, что в моем случае седина — не признак мудрости, а старости…

50. Константин

У меня неплохие для Хулиганки новости, но даже они могут не лучшим образом повлиять на стабильное состояние Суриковой, которого врачам удалось добиться за прошедшие трое суток. «Стабильно удовлетворительное, но с сохраняющейся угрозой», — так мне ответил лечащий врач Юльки, рекомендуя исключить из сегодняшнего нашего разговора все эмоциональные факторы.

И вот я стою перед дверьми в палату и подбираю слова, которые совершенно не складываются во фразы. Делаю несколько предупреждающих стука и толкаю дверь вперед. Юлька лежит на сгибе локтя левой руки, а второй удерживает телефон. Она замечает меня сразу, но на ее лице даже вскользь не пролетает ни одной эмоции. Полное равнодушие.

Возможно, это из-за успокоительных средств, которые она получает вместе с основными препаратами.

Выключает телефон и убирает на прикроватную тумбочку, следит за каждым моим шагом, и я чувствую на себе ее острый взгляд. При всей внешней отстранённости, уверен, моя Хулиганка обижается. Я выпал на три дня, так и не ответив на сообщение. Мне необходимо было время, чтобы подумать и подготовить документы для первого слушания. Представляю, до каких масштабов могла накрутить себя Сурикова, расценивая мое молчание.

Опускаю пакеты со всякой всячиной на стол, а сам усаживаюсь рядом на свободный стул.

— Как самочувствие? — смотрю на девчонку, выглядящую румяной и свежей, относительно тех дней, когда видел её в последний раз.

Молча пожимает плечами.

Сейчас она настолько юна, что на мгновении мне становится стыдно за то, что я вообще смог допустить нашу интимную связь. Чем я думал?