Потанцуй со мной

Я сейчас ее придушу. Эту мелкую стерву, дергающую меня за унылые яйца.

— Дура малолетняя, — рявкаю так, что трещит ортез под локтем. Только она может вывести меня из себя за считанные секунды.

— Старый козел, — в ответ прилетает булыжник. Спокойно, Романов.

— Всё нормально? — в дверях появляется голова молодого пацана-конвоира. Он осматривает нас и помещение и, не увидев ничего подозрительного, скрывается за дверью.

Ни черта не нормально. Я охреневаю от того, что в этот самый момент должен слушать ее рассказ и оправдания, а не препираться идиотскими оскорблениями.

— Юля, мне не безразлично. — «Я — старше, я — опытнее и должен проявить понимание и все свои навыки дипломатии», — уверяю себя мысленно и пытаюсь словить дзен. — Если бы мне было плевать, меня бы здесь не было.

Встаю и огибаю стол. Встаю напротив Хулиганки и с адским трудом присаживаюсь на корточки. У меня саднит всё тело, разукрашенное под рубашкой гематомами и ссадинами, но я упорно сглатываю боль и проявляю чудеса своего резинового терпения.

Теперь я ниже ее. Она возвышается надо мной, тем самым даю ей понять, что я — не враг.

Не хочу с ней ругаться.

Беру влажную ледяную ладошку в свою и подношу к губам. Дую теплым воздухом, согреваю. Мне нужно её расслабить, успокоить, а иначе ни черта у нас не выйдет.

Моя Хулиганка опасливо поднимает свободную руку и касается моих век. Она всегда так делает. Я успел узнать. Это наш негласный ритуал. Там мы чувствуем единение.

— Костя, я боюсь, — тихо плачет. Скупо так, невесомо.

Я тоже боюсь. Я пздц, как боюсь её потерять…

Целую запястье. Одно, следом второе.

— Поговорим?

Согласно кивает.

Возвращаюсь за стол.

— Родная, давай с самого начала, — вижу, как поднимает на меня болезненные глаза. Что ее напугало? Мое откровенное обращение к ней? А ведь я никогда не называл ее ласково. Потому что ты, Романов, старый зачерствевший мозоль. — Тем поздним вечером, когда убежала от меня, куда ты направилась?

— Домой, — бесцветно отвечает Смутьянка. Понимаю, что на эти вопросы она сегодня отвечала бескрайнее число раз, но мне необходимо услышать самому.

— Хорошо. Дальше.

— Дальше начала убиваться в подушку. Из-за тебя между прочим, — бросает в меня укоризненный взгляд.

— Ты это тоже следователю сказала? — уточняю.

— Боитесь подмочить репутацию, адвокат Романов?

— Юля! — рявкаю я.

— Нет. Сказала, что легла спать.

— Дальше.

— Дальше я сходила в туалет, прости не засекала по времени, сколько…

— Юля!

— Что ты орешь? Не видишь, что мне плохо? — закрывает лицо руками и начинает жалобно плакать.

Пф-ф-ф… устало провожу пятерней по волосам. Блть. Вижу. Вижу, что плохо. Я же не железный бессердечный дровосек.

— Костя, Матвея убили… — срывается на шепот ее голос. — Следователь сказал, что его нашла Ирина Владимировна. Боже… Как она это выдержала, Кость? — смотрит коньячными омутами так глубоко, что касается сердца.

Ей жаль…ей жаль их всех, а мне равнодушно…я повидал на своем веку достаточно поломанных жизней, но пропускать через себя каждую душу не собираюсь.

— Юля, расскажи мне, как твои пальчики оказались на ручке входной двери квартиры убитого? — оставляю без ответа её вопрос. — И какого черта в половина седьмого утра камеры зафиксировали, как ты входишь в подъезд к Свирскому? — я закипаю.

Именно поэтому мужики из отдела Протасова не отследили беглянку. Они начали слежку в 9 утра, а эта идиотка потащилась на встречу к приключениям в шесть. Твою мать.

— А ты разве не понимаешь? — бесится Сурикова. — Думаешь, я не знаю, кто это сделал? — кивает на мою подсвеченную морду. — Я хотела с ним поговорить. Хотела сказать ему, чтобы оставил нас в покое.

Он и оставил.

В вечном покое…

Если я сейчас ей скажу, что она круглая дура, то не нужно быть ясновидящем, чтобы точно знать, в какое направление меня пошлют, поэтому решаю смолчать. Фантастически обезбашенная тупица — пойти к наркоману с отбитой головой договариваться.

— В полседьмого утра? — усмехаюсь. Хотя не хрена не смешно.

— Хотела успеть застать его дома. Матвей рано встает… ой…вставал, — она вновь закрывает лицо руками и всхлипывает. Сожалеет о нем? Где-то в области солнечного сплетения неприятно колет. Чертов некромант, ревнующий к почившему.

— Застала?

— Нет. Мне никто не открыл.

И слава Богу. Я надеюсь, экспертиза уже скоро установит ориентировочное время смерти убитого, чтобы можно было с уверенностью утверждать, что в момент, когда Хулиганка к нему приходила, наркоша был на том свете, ну или на пути к нему. Бляха муха, но сейчас я могу хотя бы выдохнуть, узнав, что ей никто не открыл чертову дверь. Что было бы, если бы она попала все-таки к Свирскому, мне страшно подумать. Вновь закипаю. Беспросветная дура.

— Как твои пальцы оказались на ручке?

— Не помню. Н-не знаю, — устало вздыхает. Понимаю, малышка, но нужно потерпеть. — Возможно я дергала дверь. Кость?

— М?

— Мне плохо, — Юлька резко становится бледнее поганки.

Подрываюсь к ней, забыв про свою руку и гематомы.

— Что болит? Юля?

— Голова кружится, — укладывает свой бедовый котелок на руки, пристраиваясь на столе.

Черт. Нет. Дьявол.

Набираю в пластиковый стакан воды, ставлю рядом.

— Юль, попей. Когда ты ела последний раз? — меня пугает ее истощенный вид.

— Не помню. Не хочу. Не говори про еду, меня начинает тошнить, — кривится Сурикова.

— Это от голода.

Блть. Я смогу ее вытащить только завтра утром, а на местную кухню, уверен, Юлька даже не посмотрит. Моя Хулиганка делает небольшой глоток воды и откидывается на спинку стула.

— Полегче, Юль?

— Да, нормально, — прикрывает глаза. — Перенервничала просто. Не каждый день тебя обвиняют в убийстве.

— Юля, тебя не обвиняет никто. Ты проходишь по делу одной из подозреваемых. Проверяют сейчас всех, кого зафиксировала камера в пределах времени убийства. Почему тебя так легко вычислили? Потому что твои пальчики были на ручке, а в базе ты уже наследила, — припоминаю ей, как чуть больше месяца назад вытаскивал ее из изолятора вместе со Свирским.

— Это ничего не меняет. Я все равно чувствую себя грязной, Кость. Хоть обвиняемой. Хоть подозреваемой или свидетельствующей. Ладно. Что там дальше?

— Можем продолжить? — глажу бережно по волосам. Слегка качнув головой, позволяет. Опускаюсь на стул. — Юля, в протоколе написано, что время, когда ты вошла в подъезд, и когда из него вышла — составляет пятнадцать минут. Если тебе никто не открыл, что ты там делала?

Она поднимает на меня глаза, полные неподдельного удивления. Будто сама не верит.

— Не знаю. Мне казалось, я сразу вышла. Вспомнила! — вдруг воодушевлённо вспыхивает малышка. — Я долго лифт ждала, — а потом сообразив, замирает. — Но это делу не поможет? — жалостливо поднимает в надежде бровки.

Не поможет. Вздыхаем в унисон обреченно.

— Хорошо. Что было потом? Ты никого на площадке или в подъезде подозрительного не встретила?

Хулиганка задумывается.

— Нет, никого не было. Кажется. Кость, я не помню, — снова хнычет. — Я больше не могу. Я не запоминала, делала всё на автомате. Я же не знала, что нужно было в тот момент смотреть по сторонам. Я думала о тебе и о том, что ты меня бросил.

— Я не бросал. Я хотел тебя от него обезопасить. Он угрожал мне Ритой, — слова срываются сами собой. Я не собирался ей этого говорить.

— Что? Почему не сказал? О, Боже…Это какой-то кошмар. Я будто во сне. Вот кажется, что сейчас я проснусь и ничего этого, — обводит помещение рукой, — ничего не будет.

Мне нечего ей на это ответить. Я сам пребываю в прострации, но мне нужно как-то думать, иначе ей никто не сможет помочь.

— Юль, соберись. Я сейчас задам последний на сегодня вопрос и закончим.

— А потом мы поедем домой? — ее глаза полны иллюзорной надежды, и я впиваюсь ногтями в ладонь, потому что знаю, что не смогу ей ответить согласием.