Поводырь

Начиная со вторника, подвергся настоящему нападению столоначальников, принявшихся бегать ко мне за консультациями. Опыта применения новой системы ни у кого кроме меня еще не было, и у сотрудников возникало масса затруднений в определении ценности того или иного документа. Так оно всегда происходит, пока секретари не научатся самостоятельно определяться. Но, до этого начальникам среднего звена пришлось ходить ко мне.

Приходилось терпеть и помогать. Тем более что это отвлекало от разбора жалоб недовольных «отлучением от кормушки» пойманных с поличным на поставках по завышенным ценам купцов. Пришлось с помощью Миши писать распоряжение о проведении всех будущих закупочных операций присутствия на суммы от ста рублей и выше методом обратных аукционов. Это когда договор подписывается с тем из поставщиков, кто предложил самую низкую цену при равном или лучшем качестве. Дело для 19 века новое, и я надеялся, что комбинации с подставными купчиками изобретут не сразу.

За бюрократической суетой пролетела неделя. От жандармов не было ни слуху не духу, и Карбышев, уже вычеркнутый из списка членов экспедиции на Алтай, лишь разводил руками. Видимо у майора не очень хорошо получалось разоблачить заговор, которого, скорее всего и не было вовсе.

12 мая, между двумя и тремя часами пополудни, к верхним причалам, в районе торговых рядов, под приветственные гудки причалил шестидесятисильный пароход Адамовского. На выкрашенном белой краской защитном кожухе гребных колес, сверкающими на солнце буквами значилось — «Уфа». За собой корабль тянул какое-то недоразумение, опрометчиво названное баржей.

Плоскодонное деревянное судно. Метров пятьдесят в длину и не больше семи в ширину. На носу и корме небольшие надстройки — будки. Кормовая пониже носовой, и на ее крыше расположено кормило — здоровенная жердина присоединенная к широкой лопасти руля. Никакой палубы, а, соответственно, и трюма не существовало. По сути это был увеличенный вариант тех ладей, на которых триста лет назад Ермак Тимофеевич где-то здесь в окрестностях хулиганил. Представить, как на этом судне смогут разместиться почти триста человек и столько же лошадей, я так и не смог. Единственным вариантом мне виделся метод тетриса…

До даты отплытия оставалось одиннадцать дней, и срочно требовалось не только найти вторую баржу, но и каким-то образом уговорить хозяина пароходства — Юзефа Адамоского — тянуть не одну и две сразу. Притом, что он уже наверняка, по моему же совету, взял подряд на перевозку груза до Барнаула или Бийска. Да и я тоже хорош! Что мне стоило уточнить в договоре грузоподъемность требующегося судна? И с чего я решил, что баржи из моего времени и в середине девятнадцатого века должны быть одинаковыми? Вполне могло оказаться, что и стосильного тецковского «Дмитрия» могло не хватить, чтоб толкать ту стальную махину из 21 века против течения.

— Ох и шельма, этот Оська, — крякнул Николай Наумович Тюфин, основатель и главный хозяин портового Черемошнинского хозяйства. — Энти поляки токмо друг за дружку и держацца. Остальные-то для их навроде псякревников — собак шелудивых, значицца. Шож он, не ведал, тля, что Ваше превосходительство к Алтаю армию повезет? Знамо — ведал. А завместо баржи грузовой, он те, Вашество, паузок самосплавный поставил. Вишька нос экий, прямой да грубый…

Кровь прилила к лицу. Действительно почувствовал, как покраснели щеки и уши.

И все-таки, я, не смотря на обрусевшее немецкое тело, остаюсь русским. Понадобилась хорошенькая встряска, чтоб мысли, так мучавшие меня две недели, сложились в единую, стройную и даже — красивую картину. А «невинный» обман Адамовского… Чтож. Хорошо смеется тот, кто смеется последним.

— Пароход-то дашь? — успокоившись, и даже досадуя, что приходится терять время на такие пустяки, поинтересовался я у Тюфина. — С баржей.

— Неа, Ваше превосходительство. Не дам, — грустно сказал купец. — Насадов парусных хоч пять штук бери. Даже денег за них не спрошу. Только людишек корми на их. А уж из Бийской крепости я, поди, отыщу чево в Томск на них сплавить.

— Насады большие? Отставать, наверное, от парохода станут?

— А и станут, да не слишком. Оська, поди, хоч лоции бумажные и бережет, а однова бестолку гнать машину не станет. Никто прежде, поди, в Бийск на машине не ходил еще… А суда, ясно дело, большие. На кой мне, на Оби-то матушке, лодки малые. Чай не рыбу рыбалю.

На том и договорились. Уже через неделю мой флот увеличился на пять действительно больших, палубных, с огромными — в половину хоккейной коробки — парусами, «фрегатов». Только их причаливание к пристани я пропустил. Занят был. С Кретковским общался. Очень уж интересная комбинация получалась.

Нужно сказать, что письма, призванные спасти жизнь Наследнику, я написал в тот же вечер. Четыре. Константину Победоносцеву — одному из любимых и уважаемых воспитателей Николая, и, что особо ценно — окончившему на пять лет раньше то же Училище Правоведения, что и Гера Лерхе. Мы, как бы, были хорошо знакомы и я мог быть уверен, что он не выбросит послание в мусорную корзину, не читая.

Второе Ее Императорскому высочеству, Великой княжне Елене Павловне. Несколько другое по содержанию, но по той же причине, что и первое — она хорошо ко мне относится, и должна принять изложенную в тексте версию близко к сердцу. При ее связях и влиянии, добиться аудиенции у Императрицы легче легкого.

Третье — собственно Императрице. Честно говоря, собирался писать царю. Но не смог. Не нашел слов, чтоб одновременно пресмыкаться, каксейчас это принято, перед величием Императора, и докладывать о «заговоре».

Четвертое тоже адресовал не тому человеку, кому изначально собирался. Была идея отправить мою «кляузу» своему непосредственному шефу — министру МВД. Но сразу от нее отказался — не тот это человек, чтобы рискнуть настаивать, или поддержать меня в разговоре с Императором. Тем более что было еще два кандидата — князь Василий Андреевич Долгоруков, начальник III отделения Собственной Е. И. В. канцелярии — близкий друг Александра II и Николай Владимирович Мезенцев — восходящая звезда тайного сыска, начальник штаба Жандармского корпуса.

В конце концов, остановился на князе. Здесь реакция получателя меня интересовала в последнюю очередь. Четвертое письмо должно было показать — я сделал, что мог, доложил, куда следует. В то, что донесение Долгорукому будет расследовано без прямого указания царя, я нисколечко не верил.