Прекрасное табу

— Чертовка, — рвано прошептал мне в губы и с размаху шлёпнул меня.

— Ах-х, — выдохнула я и улыбнулась.

Мне нравилось всё, что он делал. Его шлепки меня заводили, пробуждая во мне похотливую дьяволицу. Я чуть ускорила движения, и Стас ещё раз шлёпнул, подстёгивая меня. Его глаза уже горели дьявольскими огоньками. Резко поднявшись, он обхватил меня и перекинул на спину. Я выгнулась навстречу ему и издала громкий стон удовольствия, когда он снова вошёл в меня. Крепко обхватив его ногами, сжимала и царапала плечи, закусывала губы и, не сдерживаясь, громко стонала. Яростный темп всё нарастал вместе с нашими стонами и шумным дыханием.

— Да-да! Ещё… ещё…

И он вёл меня по краю, а я кричала, наплевав на раннее воскресное утро и своих соседей. Это было прекрасно. Всё в нём было прекрасно. Каждый требовательный толчок в меня, каждое его касание, укус, поцелуй вызывали восторг. Он смотрел в мои глаза, и в его взгляде я видела восхищение моими эмоциями. Каждый раз с ним был словно первый, и мы не могли насытиться друг другом. Нам всё время было мало. Словно в этом единении тел, душ, эмоций мы не достигали лишь одного желаемого результата — физически стать одним целым организмом навсегда. Как жаждущие, упёртые экспериментаторы снова и снова повторяли эту попытку, сливаясь в экстазе, вместе воспаряя к вершине удовольствия, падая в бездну чувств.

Возвращаясь в дом моего детства, я, конечно, сомневалась, что смогу найти то, что хотела, но маленькая надежда всё же была, и я должна была воспользоваться ею. Как я могла не вспомнить об этом тогда, когда покидала этот дом навсегда. Но тогда я была так подавлена, в таком смятении, что хотелось скорее вырваться на свободу и забыть всё как страшный сон. Сегодняшний же сон, сотканный из моих далёких воспоминаний, был словно провидение.

Войдя в комнату, бывшей когда-то родительской спальней, я осмотрелась. Она была большая и светлая, но пустая. Мебели совсем не было, но гардеробная была встроена в помещение, поэтому была надежда, что там что-то сохранилось. Я отодвинула дверь и медленно вошла внутрь.

— Ты что-то ищешь? — спросил тихо Стас.

Я молча кивнула и пробежала глазами по стеллажам, рейлингам для вешалок и полкам. Мой взгляд остановился в том месте, где примерно по моим воспоминаниям мама что-то прятала. Прощупала пальцами полку, боковые панели и заднюю стенку. Постучала по ней костяшками пальцев. Звук глухой, значит там точно есть пустота. Обернулась на Стаса и увидела удивление на его лице, но он молча ждал. Прощупав панель, я надавила на неё и услышала щелчок. Дрожащими пальцами открыла. Это был не сейф, а маленький тайник, и к моему удивлению и радости, я там увидела толстую тетрадь, скорее ежедневник, в твёрдом переплёте и кожаной обложке. Мои руки задрожали ещё сильнее, меня переполнили эмоции, когда, открыв её, я поняла, что это мамин дневник. Никогда не знала, что она ведёт его. Прочитав первые строки, я поняла, что начала она его вести вскоре после папиной гибели. Я провела пальцами по строкам ровного почерка, и на глаза навернулись слёзы. Захлопнув дневник, я прижала его обеими руками к груди и посмотрела на Стаса. Он, с пониманием и сочувствием в глазах, притянул меня к себе и поцеловал в лоб.

— Едем? — шёпотом спросил.

Поблагодарив риэлтора, мы ухали. Всю дорогу я судорожно сжимала дневник руками и смотрела на дорогу отрешённым взглядом. Мне очень натерпелось прочесть его, но наедине, чтобы погрузиться в воспоминания, прочувствовать то, о чём мама думала. Знала, что это принесёт снова боль, но я надеялась найти там разгадку того, что случилось или, хотя бы, подтверждение своих подозрений по поводу Соколовского.

— Это мамин дневник, — тихо сказала я Стасу.

— Ого, — удивился он.

— Никогда не верила в мистику, но сегодня мне приснился сон, — глядя в окно, сказала я. — Он словно знак свыше, вызвал в памяти картинку из прошлого, и я… я решила проверить…

— Это, действительно, звучит мистически.

— Просто невероятно, что за столько лет его не обнаружили новые хозяева дома.

— Судьбе, значит, было угодно, чтобы ты его нашла.

Я посмотрела на Стаса и грустно улыбнулась краешками губ.

— Ты не обидишься, если я скажу, что хочу остаться одна, чтобы прочесть его.

— Нет. Конечно, нет. Я всё понимаю… — он сжал мою руку, лежащую на коленях. — Как раз схожу в спортзал.

— Спасибо, — тихо ответила, с любовью посмотрев в его глаза.

Когда машина остановилась у моего подъезда, я поцеловала Стаса.

— До завтра.

— До завтра. Если нужна будет поддержка, позвони.

Прижав ладонь к его щеке, снова поцеловала любимые губы, втянула поглубже его аромат и вышла из машины.

«Любимый мой, родной… вот уж двадцать первый день без тебя. Я решила тебе писать, чтобы быть к тебе ближе. Я верю, ты меня слышишь.

Мне так много хочется тебе сказать. В тот день я ждала, была уверена, что вечером окажусь в твоих объятьях, услышу твой голос, но злодейка судьба не дала нам даже шанса попрощаться. Знаешь, иногда я даже жалею, что меня в тот момент не было с тобой рядом. Это звучит дико и кощунственно, но я была бы счастлива уйти с тобой, рука об руку, вместе…

Прости… прости, любимый, за такие мысли… Когда боль и тоска ненадолго отступает, меня мучает совесть за такие мысли. Ведь Сонечка тогда останется совсем одна. Только она и скрашивает моё одиночество. Только в ней я вижу смысл жить дальше… Она умница. Ты бы порадовался её успехам в учёбе…»

Я погрузилась в мамины переживания, прочувствовав всю её боль утраты. Горячие слёзы, вскоре сменились тёплой улыбкой, потому что и её мысли со временем стали светлее. По её словам было понятно, как она снова приобретает вкус к жизни, как тоска и боль сменяется тёплыми воспоминаниями о папе, о их любви, о совместных годах, счастливых моментах. Как мозаика, постепенно восстанавливалась картинка их жизни и моментов, о которых я не знала в силу своего возраста. Все мамины воспоминания в дневнике были наполнены нежностью и любовью.

«Надеюсь, что ты меня поймёшь. Ты для меня навсегда останешься единственным и любимым.

Временами мне так тяжело. Ты же знаешь, я никогда не была сильна в деловых вопросах. Бизнес для меня чуждая среда и я в этом ничего не понимаю, а Михаил оказал мне поддержку, помощь и мы… сблизились. Я знаю, что это не любовь. Он помог разобраться с проблемами, поддерживает меня, и я благодарна ему. Ты — моя единственная и настоящая любовь. Такого чувства я уже никогда не испытаю. Но я… я просто не могу быть одна. Я слабая. Прости…»

Почерк мамы временами стал меняться, был неровным и резким, словно она была в нервном, нестабильном состоянии. Некоторые записи были сумбурны и рваны. Слова были пронизаны депрессивным настроением, а иногда паническим, словно она боялась чего-то, и ещё сильно переживала за меня, за моё будущее. Она говорила о каких-то проблемах в бизнесе, кредиторах, залогах… Из всего сумбура понятно было одно — у компании снова начались проблемы и почти всё имущество было в залоге.

Последние записи повергли меня в шок и подтвердили мою догадку.

«Господи, как же я была слепа. Нет мне прощения. Как я могла… Это предательство. Чувствую себя гадко и мерзко…

Всё изначально было обманом. Нет мне прощения. Я всё погубила.

Прости меня, любимый, за предательство.

Омерзительно осознавать, что все эти годы я доверяла и делила постель с твоим убийцей».

Моё сердце гулко ударило в грудь, руки задрожали от волнения. Мама узнала правду. Соколовский действительно имел отношение к смерти отца. По щекам снова потекли слёзы.

«Нужно разорвать этот порочный круг. Только как? Я не смогу добиться справедливости для него. Он этого не позволит, не допустит. Если он узнает, что я знаю правду, то он уничтожит нас. Соня… Что же теперь будет с нашей девочкой?

Если… если найти этого Павла, который несколько лет был практически правой рукой Михаила, и попытаться уговорить его свидетельствовать? Теперь я поняла, что он выполнял для него самую грязную работу. Я случайно услышала их разговор. Михаил был в гневе, он ему угрожал. Может быть, Павел пытался его шантажировать? Не знаю, но я услышала страшную правду обо всём. Та авария была подстроена.