Последний козырь

— Да, не совсем, — признается Евгений. — Но ведь можно же любить не только водку, но и свою работу и многое другое, хорошее, незазорное.

— Ну, конечно, Евгений Иванович! Я и люблю свою работу. Сажать жуликов за решетку — самое большое удовольствие для меня.

— Значит, вы только о слабостях?

— Ну, конечно же! И я всегда очень уважаю тех, кто одерживает победу над собой, над своей слабостью. На фронте в моей роте был солдат, не отличавшийся большой храбростью, но чувство долга у него всегда было выше его слабости. И за это я ценил его гораздо больше, чем людей храбрых от природы. Понимаете вы теперь мою мысль?

— Теперь да! Я ведь тоже все время преодолеваю в себе разные соблазны…

— А вот когда вам сто тысяч предложили, какое это впечатление на вас произвело?

Евгений сначала сердито хмурится, потом возбужденно спрашивает:

— Вы хотите знать, колебался ли я и преодолел ли соблазн, отказавшись? Нет, я не колебался тогда и ничего не преодолевал. И я не знаю, не уверен, что тот, кто подвержен подобного рода соблазну, был бы способен его преодолеть. Таких, наверно, только чувство страха удерживает от соблазна…

— О, да вы рационалист! — смеется Миронов. — А я-то подозревал в вас романтическую жилку. Но мне это нравится. Вопреки законам формальной логики, вы считаете, значит, что человек может быть не только или честным, или бесчестным, но еще и вынужденным быть честным? И я, между прочим, совершенно убежден, что главная наша задача — вынудить людей слабовольных и особенно подверженных разным порокам быть честными.

— И никакого перевоспитания?

— Дорогой мой, те, с кем мы боремся, не мелкие воришки, а матерые преступники. Наивно верить в их перевоспитание. Они воруют не из-за нужды и не по "несознательности". Некоторые из них даже окончили высшие учебные заведения. И вообще эта публика вполне грамотная. Однако большинство из них — убежденные предприниматели, дельцы и настоящие хищники, и если они не уважают наших советских законов (а они просто не могут их уважать), то пусть боятся! Пусть трепещут перед этими законами, перед неизбежностью кары за их нарушение и пусть хотя бы один только этот страх удерживает их от преступлений!

Евгений, не ожидавший от Миронова такой страстной речи, растерян немного и не знает, что ему ответить. А Михаил Ильич, по-своему истолковав молчание Евгения, решительно заявляет:

— И давайте уж обо всем договоримся сразу, чтобы потом ни в чем не разочаровываться. Для этого я уточню вам свою точку зрения. Заключается она в том, что я не верю ни в какое перевоспитание дельцов, обкрадывающих государство и народ. И веду я дела только таких личностей, а не случайно сбившихся с пути. Этим занимаются другие, представители терапевтического, так сказать, направления в криминалистике. А я хирург, я занимаюсь ампутациями. Вот и выбирайте, что вам ближе, — хирургия или терапия.

— А Василий Андреевич кто, по-вашему? — настороженно спрашивает Евгений.

— Типичный терапевт! — убежденно заявляет Миронов.

— Во всех случаях?

— Нет, не во всех. Для тех, кем я занимаюсь, он тоже хирург. Но его не радуют победы над такими, он радуется не тогда, когда сажает, а когда спасает. И он умеет это делать. Умеет как-то почувствовать, кого надо спасать. Я завидую ему, но сам не обладаю этим даром. Полагаю, однако, что без моей хирургии его лечение вряд ли было бы эффективно, так как многие его "больные" заражены именно от того гнойника, который ампутирую я. Ну, так куда же вы?

— В хирургию! — твердо заявляет Алехин, решительно протягивая руку Миронову.

В воскресенье Евгений Алехин просыпается несколько позже обыкновенного. Сильный дождь так и хлещет по стеклу плотными струями. Разглядеть, что делается за окном, нет никакой возможности.

Евгений поворачивается на другой бок и хочет поспать еще немного, но это ему не удается. Тогда он встает и без особого энтузиазма начинает делать физзарядку. Потом выходит в столовую и мрачно здоровается с родителями:

— С добрым утром.

— Утро, однако, такое же хмурое, как и ты, — усмехается отец.

Завтракают молча, так как за окном все еще бушует дождь и настроение у всех подавленное. А после завтрака неожиданно звонит телефон. Евгений нехотя снимает трубку, говорит в нее что-то нечленораздельное, но сразу же преображается.

— Вера? Неужели та самая "Вера-незнакомка"?

— Да, да, та самая! — весело отзывается девушка. — Но не радуйтесь раньше времени. Я ведь хочу вытащить вас из вашего теплого гнездышка под свирепый дождь. Вас это не пугает?

— Меня не испугал бы даже потоп! — восклицает Евгений.

— Ну, тогда живо одевайтесь и поспешите к метро и, пожалуйста, не задавайте никаких вопросов. Я ведь стою под дождем на вокзале и звоню вам из телефона-автомата. Встретимся в вестибюле станции "Библиотека Ленина".

И она вешает трубку. А время? Во сколько же они должны встретиться? Но это уже не имеет для него никакого значения. Евгений готов ждать ее в условленном месте хоть целый день. Не обращая внимания на остроты отца, он торопливо набрасывает на плечи клеенчатый плащ и выбегает на улицу.

Под проливным дождем Евгений мчится к троллейбусной остановке, затем на метро доезжает до станции "Библиотека имени Ленина". Среди довольно большой толпы пассажиров сразу же замечает Веру. Она в синем платье с белыми каемками на воротничке и рукавах. В руках ее мокрая накидка. В густых волосах сверкают капельки дождя… Светло-коричневые туфли потемнели и, видимо, промокли. А лицо радостное, почти восторженное.

— Не испугались, значит? — весело говорит она, протягивая руку Евгению и увлекая его за собой к выходу из метро. — Но ваши испытания еще только начинаются. Видите, как помрачнело небо? Снова, значит, хлынет дождь, и мы должны будем под его потоками перебежать через Каменный мост, чтобы добраться до Лаврушинского переулка. Не дрогнет ваше сердце от такого безумного плана?

— Я готов на любую баталию! — смеется счастливый Евгений.

— Ну, тогда не будем терять драгоценного времени! — восклицает Вера и, схватив Евгения за руку, бежит с ним в сторону Каменного моста.

Мелькают чугунные перила моста, лица прохожих, с такой же отчаянной решимостью ринувшихся в противоположном направлении. Свистит ветер в ушах, летят брызги из-под ног, шумит за парапетом моста скованная гранитом Москва-река. Но вот мост позади. Теперь — правее, к кинотеатру "Ударник", там можно укрыться… Но на них уже обрушиваются мощные потоки дождя. Они слепят глаза, заливают рот, уши. Все вокруг мгновенно заволакивается серой вибрирующей пеленой. Прохожих будто смыло яростным ливнем. Универмаг, кинотеатр, соседние дома — все теряет свои привычные очертания…

Вера цепко хватает Евгения за руку, увлекая в кассовый зал кинотеатра, в пеструю толпу загнанных туда дождем прохожих.

— Придется переждать, — с сожалением говорит она, смахивая с разгоряченного лица пригоршню дождевой воды. — А то мы окончательно промокнем.

Ждать, однако, приходится недолго. Ливень кончается так же неожиданно, как и начался. И снова все вокруг преображается. В лучах вырвавшегося из-за туч солнца полыхают мокрые стекла витрин, шумят и пенятся потоки воды, залившие почти всю проезжую часть улицы, — кажется, будто Москва-река вышла из берегов.

— Как же мы теперь перейдем на ту сторону? — растерянно говорит Евгений, глядя на мутный поток, бушующий чуть ли не во всю ширину улицы.

— Будем форсировать! — решительно заявляет Вера, сбрасывая туфли.

Евгений тоже поспешно разувается и засучивает брюки.

— Вперед! — воинственно кричит Вера, отважно ступая в мутную воду.

Зараженный ее озорством, Евгений тоже выкрикивает что-то, и они, взявшись за руки, весело шагают через шумный поток на другую сторону улицы.

— А теперь куда? — спрашивает Евгений.

— В Третьяковку!

— Сейчас и в таком виде? — удивляется Евгений.