Металл дьявола

Северино Уачипондо пересчитал монеты по реалу и увязал их в грязный платок. Он вернулся к своим ламам и снова погнал их через красновато-серую пампу, поросшую жесткой травой. Крохотный караван затерялся в беспредельном пространстве, на пути к далеким горам, поднимающим крутые вершины к самому небу. Так шагал Уачипондо за своими ламами из Унспи в Уйюни, из Уйюнн в Потоси, где через несколько лет умер в больнице.

Под подушкой у него нашли мешочек с темными камешками, отливающими звездным блеском.

Земля стремилась к небу, вздымая одну над другой горные вершины, лиловые и округлые издали, а вблизи — красноватые и обрывистые. Горы поглотили равнину; повсюду, куда ни глянь, возникали новые красно-желтые хребты геологических напластований. Плавными волнами разбегались однообразные, сглаженные ветром косогоры, и вдруг среди мягких осадочных пород грозно поднимался из самых глубин земли скалистый утес. Ломая гибкую линию холодных спокойных гор, острые скалы в своем головокружительном взлете вонзались в черные тучи.

Земля и небо спали вечным каменным сном, а невидимый неустанный ветер свистел над домами Унсии, налетал на гору Сан-Хуан-дель-Иермо.

Омонте прибыл сюда с пятью пеонами. Один из них был Сиско Тахуара; двое пришли с женами. Часть поклажи они тащили за спиной: динамит, рудничные лампы, запальные шнуры, запас вяленого мяса, соли, крахмала, муки, спирта, сигарет и спичек. Кроме того, на лам были навьючены котлы, кайлы, буры, топливо и четыре длинных шеста. Вместо постелей — овечьи шкуры. Все — и Омонте и пеоны — были в одинаковых пончо.

— Динамит хранить на брюхе, — приказал Омонте.

Но индейцы и сами знали, что, если хочешь избежать взрыва от малейшего удара, следует держать динамит в тепле, между рубахой и животом.

— Теперь надо отрыть в горе место для лагеря, — продолжал он.

Но индейцы уже сами принялись копать прямоугольную пещеру рядом с входом в шахту и пристраивать к ней стену, укладывая камень к камню. Крышу смастерили из деревянных жердей, покрыв их соломой.

Они выстроили два жилья: в одном на овечьих шкурах спали трое индейцев и две женщины, в другом, тоже на овечьих шкурах, Омонте и еще двое индейцев. Всех их заедали вши.

Заброшенная с незапамятных времен штольня шла более двадцати метров горизонтально. Индейцы не хотели приступать к работе, пока не вытащили позеленевшие кости мертвеца и не похоронили их в сторонке. Затем они освятили шахту, произведя эту церемонию без участия Омонте. Он наблюдал издали, как они принесли к шахте глиняное блюдо, а на нем — разведенный водой спирт, конфеты, сало и хлеб и оставили на ночь, чтобы накормить и задобрить рудничного духа.

На следующий день началась работа по расчистке штольни от обломков. Индейцы вытаскивали их на поверхность, а Омонте исследовал на вид и на ощупь. Попадались куски породы с десятипроцентным содержанием олова. Лежа на спине в глубине туннеля, индейцы изучали строение горы и искали жилу. Они бурили скальный грунт, подрывали его динамитом, но получали лишь такую же бедную руду.

— Здесь искали серебро, — подумал Омонте, — и не нашли. Но оловяные жилы тут должны быть.

Он решил размолоть и промыть полученные обломки, чтобы обогатить руду и добиться, по крайней мере, пятидесяти процентов содержания олова. Необходимо было установить толчею и провести канаву от ближайшего ручья для промывки руды. Пеоны скатили с вершины горы подходящий камень, и каменотес придал ему нужную форму. В другом, круглом камне буром просверлили по бокам два отверстия, и машина каменного века была готова. Держась за деревянные ручки, вставленные в отверстия, индейцы вращали один камень внутри другого и размалывали руду. Потом ее промывали и просеивали в деревянную посудину. Несколько кинталов обогащенной таким образом руды Омонте отвез в Уануни. Там он познакомился с Лоренсо Эстрадой, который уже покинул Пулакайо.

— Все это ничего не стоит, — сказал ему Эстрада.

— Почему? Ведь здесь добывают-руду с пятнадцатью процентами олова!

— Да, но тут есть обогатительная фабрика, где его доводят до шестидесяти процентов. Единственное, что остается, приятель, это продать свою руду на фабрику.

Эстрада, которому надо было выполнять контракт, легко устроил эту сделку, но выручка за руду едва покрыла расходы. Омонте решил рыть новую шахту на участке, которым владел в компании с Рамосом, а рудник Уачипондо пока оставить.

Пришла пора дождей, потоки воды сбегали по склонам гор, образуя ручьи и водопады. Омытые вершины отсвечивали металлическим блеском, когда луч солнца пробивался сквозь черную пелену туч. А чаще они едва выглядывали из тумана, который сползал с откосов и закрывал горизонт плотной белой завесой.

Дождливые дни мелькали один за другим, как страницы печальной книги. Начали рыть новую шахту. Двое пеонов отправились в Чаянту за крепежным лесом и деревом для крыши над толчеей. Один индеец лежал больной у себя в хижине, а Тахуара работал в шахте. Омонте тоже забился в хижину. Над входом вместо притолоки нависала низкая крыша. Он сидел на камне и смотрел, как идет дождь. Смотрел час за часом, затерянный среди безлюдной дикой природы, на одной высоте с тучами. Следил за прихотливой пляской капель по черному сланцу, по круглым камням, по горной траве, похожей на вставшие дыбом жесткие волосы. Ручейки растекались прозрачной сеткой по каменистому склону и, сбегая вниз, терялись в озерах тумана, стоявших в глубоких провалах и ущельях. Ни деревца. Ни живого существа.

В одиночестве, насквозь пронизанном холодными водяными нитями, он смотрел, как льет дождь, покуривая сигарету и жуя коку. Больше не было ничего: Сенон Омонте, зияющий вход в шахту и дождь в горах.

Прошло время, и опять на ясном синем небе четко вырисовывались контуры гор. Новая шахта на протяжении двадцати метров не дала ничего, и каменная громада по-прежнему молчала. Чрево горы оставалось нечувствительным к взрывам динамита; грохот рвался из шахты, словно пушечный выстрел.

Омонте решил продолжить работы в старой шахте, где на этот раз, после двух взрывов, в породе заблестела тонкая нить. Она дала руду несколько лучшего качества, чем скальные обломки. Руду из тонкой жилы и из обломков раздробили в толчее, промыли и отвезли в Оруро на продажу.

Расходы росли. Надо было помогать жене, которая родила в Оруро второго ребенка. Она писала Омонте, не жалуясь на свои беды, и он в коротких ответах давал ей наказы, как вести дело против посягательств на рудник «Провидение».

Право на участок, купленный у Уачипондо, не оспаривал никто, но когда Омонте обмеривал пятьдесят гектаров смежного участка, явился какой-то чоло в черном сомбреро и шерстяном пончо, должно быть, управляющий, и, представив соответствующие бумаги, предъявил более ранние права от имени некоего сеньора Артече. Тогда Омонте застолбил бывшие владения Уачипондо, а относительно остальной площади решил добиваться постановления судебных властей.

В вулканической горной пустыне назревали события. Однажды утром на вершине горы появились несколько человек. Сиско Тахуара был в шахте, двое других индейцев дробили руду. Омонте наблюдал за пришельцами, пока те не скрылись из вида.

После полудня он взял палку с железным наконечником и взобрался на гору осмотреть границы своих владений. Межевой знак, сложенный из камней и глины, был разрушен. Опустившись на колени, он принялся собирать камни и ставить их на место, но тут рядом с ним на землю легли чьи-то тени. Он поднял голову и увидел, что сверху спускаются двое, в сапогах, кожаных куртках и жокейских картузах, — один из них был с бородой; за поясом торчали пистолеты. Они подошли ближе, не сводя глаз с Омонте.

Вытирая пот, он поднялся на ноги и сказал:

— Добрый вечер. Здесь стоял межевой знак…

— Да, мы его сломали. Пусть так все и остается.

По произношению Омонте признал в этом человеке чилийца.

— То есть как это так?

— Ваш знак ничего не стоит. Вы разве не знаете, что начато судебное дело?