Страница 15 из 86
Напрасно майор Иловайский думал, что старшина Титов не знал о своих способностях. Нет, он осознавал их вполне. Только, работая в литейке, не придавал им никакого значения. Разве фокус иногда какой покажет. Особенно по части распознавания запахов. Одно время он знал все духи и одеколоны, папиросы и вина, какие только продавались до войны в Ленинграде. Ему даже советовали сменить профессию, пойти дегустатором или кем-то, кто по запаху и вкусу определяет сорт всякой всячины. Но Титов не пошел, не поддался на уговоры. Он не стал менять свою профессию не от великой любви к ней, а потому что было ему чудно как-то зарабатывать на жизнь таким странным способом. При его-то силе и здоровье. Был бы он каким-нибудь интеллигентным дох ликом, тогда другое дело. А так… Чтобы на тебя пальцем показывали и смеялись?
В полной мере способности Титова проявились во время службы на границе — они там ему здорово помогали. Особенно зрение и слух. Что же касается обоняния, так оно в нормальной жизни даже вредило: кому ж приятно постоянно чувствовать, чем от кого пахнет. Конечно, это не собачье чутье, но все же.
Короче говоря, темнота и одиночество не пугали Титова. И даже то, что он, судя по всему, оказался в немецком тылу. Зато сказывалась полученная от взрыва контузия: перед глазами то и дело вспыхивали огненные точки, в голове шумело. Тогда он садился или ложился и пережидал, пока способность слышать и видеть вернется к нему снова.
По дороге Титов подобрал продолговатый камень килограмма на три — с ним и шел. О «языке» он даже не помышлял: выбраться бы самому. Но когда добрался до немецких окопов, когда мимо него по ходу сообщения протопал какой-то фриц, что-то мурлыча себе под нос, Титова вдруг обожгло: а сколько же времени он провалялся в той яме и как он докажет смершевцу, что с ним приключилось то, что с ним приключилось?
Вот тогда-то ему и пришло на ум, что к своим он должен вернуться не с пустыми руками. И как только он об этом подумал, все тело его напружинилось и изготовилось, а хворости поутихли. Он, правда, немного нервничал, но не слишком, то есть не настолько, чтобы отказаться от своей затеи. А через пару минут на него вышел немецкий солдат.
То что это солдат, а не офицер, Титов распознал по запаху: солдаты — как немецкие, так и наши — пахнут совсем не так, как офицеры. Чем в более высоких чинах человек, тем меньше у него собственного запаха, тем больше от него несет одеколоном, хорошим мылом, коньяком и табаком.
От трибунальцев, например, практически совсем не пахло: видно, моются каждый день и белье меняют часто. Только у того, что потребовал расстрела, изо рта воняло ужасно — то ли зубы гнилые, то ли с желудком что.
Так вот, от немца, что шел по ходу сообщения, пахло солдатом. Он шел и цыкал слюной сквозь зубы, как какой-нибудь из наших блатных. Титов пропустил его мимо себя, а потом прыгнул сверху и ударил по голове камнем. И проломил немцу голову. А все потому, что казался себе более слабым, чем это было на самом деле.
Несколько секунд он в растерянности прижимал фрица к себе, не зная, как с ним поступить, но в конце концов догадался вытолкать его из хода сообщения и уложить в воронке.
Завладев автоматом немца, Титов почувствовал себя увереннее. Однако надо было спешить, потому что немца могли хватиться. Продвинувшись еще немного к передней линии, на этот раз уже по ходу сообщения, Титов вдруг услыхал, что сзади его кто-то догоняет.
«Вдруг» получилось потому, что невдалеке затарахтел пулемет и поглотил все другие звуки. Прятаться было негде, вылезать из хода сообщения — поздно, а тут, как назло, в небе повисла ракета и стало светло — хоть волоски на руке пересчитывай.
А шаги все ближе, и Титов, ничего лучше не придумав, упал на дно хода сообщения, упал лицом вниз, затем поспешно перевернулся на спину и замер, изобразив то ли мертвеца, то ли заснувшего по пьянке человека. Но с открытыми глазами.
Немец вышел из-за поворота. Это и был тот самый обер-лейтенант. В фуражке с высокой тульей и в очках. Он не смотрел под ноги, а пялился куда-то вверх. И едва не наступил Титову на голову. Ногу уже занес, охнул от неожиданности и наклонился, пытаясь разобраться, кто тут лежит у него на дороге. Но разобраться не успел: Титов для начала ткнул его стволом автомата под дых, а потом слегка «погладил» по голове. На этот раз он не перестарался.
Ну а дальше все получилось даже проще, чем он мог себе вообразить: пулеметчиков он оглушил автоматом, после чего для верности проткнул ножом, подхватил пулемет, своего, немца и поволок к своим.
Правда, свои чуть его не прибили, приняв за немца: шибко напуганы были. И смершевец потом все-таки помурыжил. Но все обошлось. С тех пор профессией Титова стало ходить за «языками». Ему даже вернули звание старшины, чтобы присылаемые под его начало бывшие офицеры не чувствовали себя слишком униженными. А вальтер того обер-лейтенанта всегда со старшиной, он бережет его как талисман, приносящий удачу.
* * *
— Илли! Илли! — опять долетело до слуха старшины Титова.
Он слегка отстранился от своего пленника, отцепил от пояса две гранаты-лимонки, заляпанные грязью, вырвал у одной кольцо, приподнялся, прислушался, метнул на голос.
Одинокий хлопок гранаты потонул в грохоте артиллерийской дуэли.
Показалось, что кто-то там вскрикнул. Старшина помедлил немного и метнул туда же вторую гранату. После хлопка там закричали в голос:
— Геер майор! Во зинд зи? Вилли!
Зашевелился немец, приподнялся, что-то залопотал. Старшина придавил его к земле:
— Лиген, мать твою!
— Вилли! Вилли! — неслось оттуда.
— Я вам покажу сейчас Вилли! — прорычал старшина и лап-нул автомат.
Но автомат был настолько заляпан грязью, что затвор, хотя и сдвинулся с места, застрял тут же. И стало ясно, что надежды на автомат никакой. Оставались пистолет и кинжал.
Старшина проверил, на месте ли вальтер — он лежал у него в кармане за пазухой, — и ткнул немца в бок:
— Форверст! Шнель!
Но немец, вместо того чтобы ползти вперед, начал пятиться в обратную сторону.
— Ах ты гнида фашистская! — взорвался старшина и с такой силой рванул на себя немца, что тот вякнул как-то по-щенячьи, а затем, заверещав, вдруг вцепился старшине в горло своими грязными руками.
И не такой уж он оказался слабак, каким представлялся старшине поначалу. Пальцы его, липкие от грязи, будто проволочная удавка оплели горло старшины Титова, больно придавив кадык.
Но не зря же когда-то, давным-давно, то есть еще до войны, когда старшина не был старшиной и не думал ни о каких «языках», а работал себе формовщиком на заводе имени товарища Кирова в литейном цехе, не зря же он считался одним из сильнейших людей у себя в литейке: запросто ворочал двухсоткилограммовые опоки, а это вам не штанга, приспособленная, чтобы ее поднимать, а чугунный ящик с формовочной землей, который и ухватить-то не так просто.
Взрывной силой обладал бывший формовщик Титов. Он не стал отдирать руки немца от своего горла, а просто ткнул его в сердцах в бок кулаком — и немец сразу же ослабил хватку и отвалился.
Стянув в пятерне все воротники, какие нашлись на немце, старшина поволок его к реке, туда, где бесновались разрывы мин и снарядов.
Однако прополз он всего ничего, как из белой мути снегопада возникла огромная согбенная фигура с автоматом в руках. За ней вторая. Осветительная ракета висела за спинами фигур, и они, словно сказочные великаны или злые духи, лишенные плоти, медленно выплывали из снежной круговерти, нависая над старшиной.
Старшина выхватил пистолет и выстрелил сначала в одного великана, потом в другого. И великаны пропали из глаз.
— Вилли! Вилли! — донеслось до старшины.
В крике этом было столько отчаяния и мольбы, что, будь у старшины время на раздумье и удивление, он бы задумался и удивился.
Немного погодя там, откуда кричали, щелкнул одинокий пистолетный выстрел. Стреляли тоже из вальтера.