Во льдах

— Мелькала такая мысль, — признался я. — Но, похоже, поздно спохватился.

— Не печалься, Чижик. Ну, предположим, купишь ты на сто тысяч, или даже на двести, золотых вещиц, а дальше?

— Дальше куплю чугунок, сложу ювелирку в него, оберну в пять слоев полиэтиленом, и в безлунную ночь зарою в саду под яблоней. На чёрный день.

— Эх, Чижик, Чижик… Мы тут материал собираем для романа. Дело читали, одного маршала. Арестовали его, а при обыске нашли ювелирных изделий желтого и белого металла с различными каменьями сорок три килограмма, пистолетов иностранных моделей двенадцать, охотничьих ружей восемь, и всякого разного в изобилии.

Ну, и много помогли маршалу его бриллианты, ружья и пистолеты? Нет уж, Чижик, если власть незалюбила, не спасут ни бриллианты, ни пистолеты — разве что успеешь застрелиться. Но редко кто стрелялся, обычно на что-то надеялись, мол, произошла ужасная ошибка! А вот если власть тебя любит, то в самый чёрный день для тебя найдётся и хлебушек, и маслице на хлебушек, и даже икорка на маслице. Делай вывод.

— Так ведь тот маршал, поди, тоже считал, что власть его любит. Он и себя числил властью, не так ли? А потом — шпион соанский, шпион ируканский, да ещё колдун и растлитель. И вся, понимаешь, любовь.

— И это бывает, — согласились девочки. — Но золото здесь не поможет.

— Да я и сам думаю. А, главное, поздно. Нету золота. Появится уже вдвое дороже.

О том, что дедушка на чёрный день кое-что припас, я девочкам не говорил. Не нужно им этого знать. Во многом знании многие печали, да.

Мы сели на простенькую лавочку, что стояла у реки. Летом здесь, верно, много народа. И зимой много — лыжи, рыбаки на льду, тут, говорят, рыба отлично ловится. Но сейчас межсезонье, и только редкие любители свежего воздуха шли по дороге на станцию. В ОРС. Вчера, говорили в столовой, спиртным не торговали, по случаю траура. Может, сегодня будут, а то совсем выходные тоскливые получаются. В следующий раз нужно из города с собой везти, на все три дня. Суслов-то старенький. Зачем рисковать?

Если и будут сегодня продавать, то с одиннадцати, возражали им.

Ну, подождем немножко. А вдруг не хватит?

— Так вот и живут на селе, — вздохнула Лиса.

— Не так. Вчера, сегодня, завтра — это праздник у людей. Мечта. Ну, чуть-чуть подпорченная из-за траура, но всё равно праздник. Дома стирка, готовка, дети внимания требуют, старики, а тут — вне времени и пространства. Блаженство ничегонеделания. А если купят винца или водочки, то и совсем хорошо будет.

— Ведь напьются…

— Нет, не думаю. Верёвкина, Сучилова и Уклейкин не дадут, непременно доложат в партком, местком и куда там ещё. И тогда прощай тринадцатая, и больше никуда и никогда. Нет, пить будут потихоньку, малыми дозами. Так даже лучше, голова наутро не болит.

Станция отсюда в двух километрах. Электричка четыре раза в день, до Воронежа полтора часа езды. Потому что в обход, через Графскую, и остановок много. Но в принципе можно и электричкой, прикидывал я пути эвакуации. Багаж бросить, какой у нас багаж, и огородами, огородами…

— Пора, — сказала Пантера.

И в самом деле, пора.

Телевизора в номере, хоть и в полулюксе, не было. Чтобы не мешал отдыху.

Но был в холле. Черно-белый «Рекорд», гордость электросигнальцев. И много-много самих отдыхающих перед телевизором. Событие! Привыкли мы к событиям по телевизору, хоть про ударников в хлебопекарне, хоть про тайфун в Новом Орлеане, а уж похороны Андропова — это Событие с Большой Буквы, как пропустить.

Изображение было, впрочем, не очень. Не телевизор виноват, объясняли электросигнальцы, а просто база в низине, сигнал на антенну слабый. Ну да ладно. Не Джоконду разглядывать.

Траурная музыка, серое небо (каким же ему быть, телевизор не цветной), диктор сообщает, что весь мир скорбит с нами.

Наконец, главное.

— Траурная процессия приближается к Мавзолею, — твердым, но печальным голосом комментирует диктор. — Гроб с лафета переносится на постамент. На центральную трибуну Мавзолея поднимаются товарищи Суслов Михаил Андреевич, Гришин Виктор Васильевич, Косыгин Алексей Николаевич, Романов Григорий Васильевич, Стельбов Андрей Николаевич, Черненко Константин Устинович, а также товарищи Алиев, Воротников, Громыко, Кунаев, Соломенцев…

Ясно.

Стельбов входит в Большую Шестёрку. Политики не шахматисты, рейтинг у них неявный, но именно по порядку, в котором перечисляются официальные лица, становится понятным, кто есть кто на сегодня. И если Косыгина и Гришина называют, вероятно, по традиции, из уважения к должности, то Романов и Стельбов — возможная смена. Потом, после Суслова. Черненко? Ну нет, даже на не самом отчетливом экране видно, что со здоровьем у Константина Устиновича не очень. И у Косыгина. Хотя как знать, как знать, стал же Суслов генсеком. Маневры, маневры…

— Траурный митинг открывает Генеральный Секретарь Центрального Комитета Коммунистической Партии Советского Союза товарищ Суслов Михаил Андреевич! — скорбно сказал диктор.

Видно не очень, но слышно хорошо. Судя по голосу, здоровье у Михаила Андреевича соответствует возрасту. Не сказать, чтобы замечательное, но и не совсем уж никудышное. Для пенсионера. У политиков другой счёт.

Говорил Суслов двенадцать минут. Рассчитывали, думаю, на десять, но получилось двенадцать.

Затем слово дали Гришину. Тот говорил чётко и ясно, слова нужные и правильные, но мне слышалась в его голосе обида — ну, почему Суслов, а не я? Я молод, полон энергии…

А вот именно поэтому. Слишком молод.

Косыгин говорил вяло, было ясно, что он ни на что не претендует.

Затем слово дали кузнецу, писателю и секретарю Пензенского обкома. После чего митинг объявили закрытым. Официальные лица во главе с Михаилом Андреевичем спустились к Мавзолею, подошли к постаменту. Гроб, впрочем, трогать не стали, его к Кремлевской стене понесли бравые молодцы в шинелях.

Под звуки гимна, под артиллерийский салют гроб опустили в могилу. На канатах, да.

Телекамера выхватывала плачущие лица, преимущественно женские. Да что телекамера, и в холле кто-то пустил слезу:

— Как же оно теперь будет?

— У нас коллективное руководство, — назидательным тоном сказала дама, то ли Верёвкина, то ли Сучилова. — Партия ведёт нас верным курсом, и Михаил Андреевич Суслов — верный продолжатель великого дела строительства коммунизма!

И слёзы сразу прекратились. Вот оно, влияние правильного взгляда на жизнь.

— Страна замерла в траурной скорби, — продолжил диктор. — На пять минут остановилась работа всех предприятий и организаций. На фабриках и заводах, на железных дорогах, на судах морского и речного флота даётся салют гудками!

Мы прислушались. Нет… Нет… Да! Со стороны станции пронзительно загудела электричка! И ещё гудок, это скорбит сахарный завод.

Все сидели молча. Некоторые шевелили губами. Нет, не молитву шептали, а отсчитывали пять минут вслед за метрономом в телевизоре.

Пять минут… Не ко времени вспомнилась песенка из «Карнавальной ночи». И вообще… Нас в стране двести шестьдесят миллионов, по пять минут — будет миллиард триста миллионов траурных минут молчания. Две тысячи четыреста семьдесят три года. Вычтем несмышленых младенцев, вычтем безумцев, вычтем впавших в деменцию стариков — останется две тысячи лет. Пропасть времени.

Не знаю, до чего бы я досчитал ещё, но тут в холле появились трое. Те, кто ходили в ОРС в надежде купить спиртное.

— Только коньяк! Просто звери, по четырнадцать рублей! Марочный!

— И вы…

— Взяли, а что делать! — и они зазвенели сумками.

Хорошо зарабатывают на «Электросигнале»!

Глава 23

15 декабря 1978 года, пятница

Тбилиси, славный город

Я отдыхал. Когда и отдохнуть, как не за игрой! Соперник задумывается над каждым ходом по пять, десять, пятнадцать минут, а я провожу в жизнь домашнюю заготовку. Испанская партия, Берлин, у меня белые, и я потихонечку закручиваю винт сапожка. Но отвечаю не мгновенно, а подумав две или три минуты. Для вида.