Страница 21 из 39
— Читай, Швейк! — приказал он.
— Яволь! — гаркнул преданный бравый солдат Швейк. — «Имею честь привлечь внимание высоких властей… имею честь довести до вашего сведения…» — Он замолчал.
— Все?
— Яволь!
— Тогда пей!
Они выпили. Наместник Сербии был пьян, пьян в стельку. А дело было весьма тонкое и неслыханно запутанное. Оно не шло у него из головы, оно мучило его несчастный мозг, но никак не соглашалось найти для себя словесную форму.
— Швейк!
— Яволь!
— Сегодня утром снова должны казнить заложника… И кого они выбирают? Известного журналиста, автора опасных памфлетов, который, кроме всего прочего, привык к подрывной деятельности… И чем же, спрашивается, займется его душа, как только окажется на небесах?
— Яволь?
— Именно так! Она развернет против нас пропагандистскую кампанию! Начнет издавать газету. Будет публиковать против нас подстрекательские статейки, настоящие призывы к бунту, она науськает против нас все человеческие души, населяющие небеса, Швейк!
— Науськает, яволь! — удовлетворенно повторил бравый солдат Швейк.
— Его душа будет возводить на нас поклёпы, она будет распространять клевету, она мобилизует против нас неслыханные силы! Мы сошли с ума, Швейк, да, просто сошли с ума! Мы отправляем туда миллионы душ-врагов, мы их даже обеспечиваем транспортом! Мы организуем там пятую колонну из душ сильных, закаленных, упорных, которые зачастую располагают серьезной церковной поддержкой, и все они объединятся против нас! Подъем масс! Единый фронт хорошо вооруженных, хорошо подготовленных и хорошо экипированных душ!
— Яволь!
— Пиши: «Имею честь напомнить вам, что казнь лишь высвобождает из каждого политического заключенного преимущественно революционный элемент, который представляет собой заклятого врага национал-социализма, то есть их душу… Ну так, и чем же начинают заниматься эти души, как только попадают на небеса? Они объединяются. Они солидаризируются. Они начинают выпускать газеты, они распространяют листовки, собираются на митинги, создают военные отряды, формируют против нас единый блок, нацеленный на политическую борьбу и поддерживаемый евреями и христианами, и блок этот мы сформировали своими собственными руками, и мы же его и множим…» Точка.
— Яволь!
— Тогда пей! Они выпили.
— «Имею честь спросить у высококомпетентных властей: хорошо ли организованы у нас там полицейские силы? Какие даны им указания и какова эффективность их работы? Благоприятно ли расположены к нам местные власти? Существуют ли там концентрационные лагеря и тюрьмы для этих душ и достаточно ли там военного состава, чтобы поддерживать в них порядок? Позволю себе ответить: бэ-э-э!»
— Битте?
— Ничего не было сделано! Ничего не было предусмотрено! Ничего не было организовано. Ни-че-го. А ведь нам нужна поддержка там, на небесах. Надежная… И чтобы разбирались в обстановке… Потому что взойдем мы туда, когда наступит наш час, не во главе победоносных армий, не под защитой танков и самолетов, мы… Взойдем мы туда… одни! — Голос изменил наместнику. — Одни… — повторил он. — И я туда взойду… один!
— Один! — подобострастно отрапортовал бравый солдат Швейк. — Яволь!
Наместник Сербии осушил еще одну бутылку.
— Мы можем сколько угодно завоевывать Европу, владеть ею с одного конца до другого, мы можем быть победоносны, опасны, даже могучи, но все это зря: туда мы взойдем в одиночку… Все… даже самые великие из нас… Даже сам фюрер… чур меня… чур меня…
— Чур, яволь!
— Чур меня! Фюрер взойдет туда в одиночку!
— Чур!
— Чур! В тот день, когда он окажется там, нам не хватит всех наших тамошних друзей! Нам нужна будет поддержка… нам будет необходима протекция! — Наместник наклонился вперед и прошептал: — Итак, кого мы отправляем вперед, чтобы подготовить почву? Кого? Наших самых заклятых врагов — человеческие души! Души казненных, души умерших от голода, от отчаяния… Они все уже там. Они ждут нас. Солидаризируются. Множат ряды. Вооружаются. Готовятся… Они занимают все стратегические позиции… Они берут на изготовку… — Неожиданно он взвизгнул: — Каюк нам! Запиши это, Швейк!
— Яволь! — удовлетворенно произнес бравый солдат Швейк. — Каюк нам!
Михайлик открыл глаза. Взгляд его скользнул по противоположной стене, уперся в пол и застыл на крысе, которая как раз в этот момент пересекала камеру. Шла она неторопливо, с достоинством. Она даже остановилась на мгновение, бросив на Михайлика вызывающий, в некоторой мере оскорбительный взгляд. Михайлик наклонился, потянулся за ботинком.
— Оставь в покое эту крысу! — услышал он. — Мы здесь у нее в гостях!
Михайлик в изумлении выпрямился. На незанятых прежде нарах сидел незнакомец. Из приличных господ, немолодой, очень аккуратно одетый: на носу у него поблескивало пенсне, на шее — галстук-бабочка, белый воротничок. Пальто он не снял, а шляпу так и держал в руке. Михайлик почесал себе спину и бросил на новоприбывшего меланхолический взгляд.
— Прошу заметить, что я постарался как можно меньше шуметь этой ночью. Короче говоря, дорогой сударь, я проник в ваше убежище на носочках!
Голос незнакомца звучал уверенно, говорил он отчетливо, как человек, который привык, что его слушают. Михайлику стало не по себе.
— Кто вы? — спросил он с той суровостью, которой всегда стараются компенсировать собственную неуверенность.
— Кто я? — переспросил господин в пенсне. — Я — железнодорожный узел Молинек — Клиши! К вашим услугам.
Он приподнял шляпу. Тронутый, подумал Михайлик с некоторым осуждением. Он снова на всякий случай ухватился за свой ботинок.
— Я, судя по всему, персона весьма важная, — произнес железнодорожный узел без ложной скромности. — Когда я думаю обо всех поставках фронту, которые идут через меня в Италию… Известно ли вам, что только за последнюю неделю через меня проследовало пять немецких военных эшелонов с людьми и пушками? Осознание той важной роли, которую мне довелось играть в сражении за Европу, лишило меня сна. У меня прелестный вокзальчик у переезда, — мечтательно продолжал господин в пенсне, как будто говорил о чем-то очень личном. — Через Молинек — Клиши протекает речка. Одним концом я упираюсь в туннель, другим — в подвесной мост…
Во взгляде Михайлика зажегся профессиональный интерес.
— Пять эшелонов в день, — пробормотал он, — вас что, ни разу не взрывали?
— Четырежды, — гордо заявил железнодорожный узел, поправляя на носу пенсне. — Но работали любители. Я получил лишь незначительные повреждения. Небольшая задержка — и немецкие эшелоны снова начали двигаться в сторону фронта. Тогда я решил взять дело в собственные руки. Составил план. Достал материалы. За начальной фазой работ я следил лично… Достославные власти протектората о чем-то пронюхали. Поскольку вы являетесь мэром Молинек — Клиши, вы поступаете в наше распоряжение в качестве заложника. За сей важнейший железнодорожный узел вы отвечаете собственной головой.
— Ну и…
— Ну и, к счастью, у меня есть сын, и он — на свободе. Он опытный инженер, его образование стоило мне немало… — Он взглянул на часы. Работа должна была быть закончена сегодня в три ночи… То есть ровно два часа назад. Итальянский фронт не дождется подкрепления… Мне же дожидаться, судя по всему, долго не придется!
В коридоре загрохотали сапоги… в замке повернулся ключ. Мужчина поднялся, поправил пенсне, надел шляпу.
— Железнодорожный узел Молинек — Клиши имеет честь проститься с вами, товарищ!
— Швейк!
— Яволь!
— Я все их вижу, эти души! Они всюду! Так и кишат! Карабкаются… Визжат… По-сербски… По-польски… По-французски… По-русски… На идише! Смерть фашистам! Смерть палачам! Смерть бессердечным, безжалостным, безбожным! Смерть… — наместник упёр палец себе в грудь. — Смерть наместнику Сербии! Пусть нам отдадут его душу! Пусть бросят нам его душу! Мы заключим ее в вонючий карцер! Будем морить голодом, будем пытать. Мы сведем ее с ума… Швейк, ты где?