Страница 10 из 65
Площадь к вечеру уже начинала пустеть, жители разбредаться по домам, а гости – перебираться в таверну. Но это на время – скоро виконт созовёт народ на пир, и начнётся праздник.
Живко бежал мимо лавок, огибая прохожих. В руках он сжимал небольшой свёрток, переданный Веремудом, и, казалось, все вокруг знают, что именно находится в куске льняной ткани. Поэтому Живко чувствовал, будто каждый оборачивался в его сторону, следил за ним, злорадно хихикая про себя над глупым пастушонком. Сердце бешено колотилось, зубы постукивали друг об друга, а ноги тряслись от страха.
Несмотря на скорый праздник, кое-кто не стал дожидаться ночи. У входа в таверну его чуть не сбил пьяный кожевник Эбба, с ноги распахнувший дверь, чтобы вся улица могла слышать как он заплетающимся языком горланит песню:
– Воссла-а-а-авим Хран-ИК-теля! Небес! Могу-у-ущ-ИК-во Творца!..
За Эббой наружу вывалился брат его жены Осферт – такой же пьяный, если не больше. Он пытался подпевать, но выходило лишь невнятное блеяние.
Живко не рискнул проскочить между ними, поэтому ждал, пока освободят проход.
– Заткните его, ради всех святых! – крикнул кто-то из толпы. – Уши вянут!
Собаки, встревоженные нарушением спокойствия, поддержали ленивым скулежом.
– Что-о-о?! – возмутился Эбба, только услышав призыв. Покрасневшее от эля лицо исказилось в гневе. – А ну, иди сюда, бог-ИК… Богохульник!
– И что же ты сделаешь? – захохотала тучная тётка у лавки с рыбой. – Уморишь до смерти?!
Её поддержали дружным смехом, отчего кожевник совсем рассвирепел. Брызгая слюной, размахивая руками, качаясь на непослушных ногах, он принялся поносить недовольных:
– Треклятые ублюдки! Смеете насмехаться?!
Как вдруг:
– П-шел с дороги!
Эббу вместе с Осфертом одним мощным пинком в зад сбили с ног. Багровая морда рухнула прямо в мутную вонючую лужу.
– А-а-р-р-а-а-а! – зарычал Эбба, плюясь жижей.
Он пытался встать, но мешал Осферт, приземлившийся на спину. Жонкин брат совсем потерял связь с внешним миром – бормотал что-то про маму и пытался обнять толстую шею свояка.
С трудом избавившись от помехи, Эбба повернулся на спину, попутно кидая необдуманную угрозу:
– Собачий сын, да я тебя!..
И тут же замолк, увидев перед собой вооружённого до зубов Сину, за спиной которого на него любопытно выглядывали обезображенные шрамами лица наёмников.
От тёмных глубоко посаженных глаз, глядящих на него с презренной злобой, Эбба тут же протрезвел. А когда пальцы наёмника легли на рукоять ножа, он принялся истерично перебирать ногами, пытаясь отползти назад.
– Как ты меня назвал? – процедил сквозь зубы Сина.
Клинок глухо шикнул по ножнам, показывая заточенную кромку.
– П-п-простите, господин! – завыл Эбба. – Ради Христа простите! Не знал! Я бы ни за что! Я...
– Сгинь! – рявкнул Сина.
Клинок нырнул обратно в ножны, а испуганный кожевник с проворством какого-нибудь артиста вскочил на ноги и удрал с площади.
Сина окинул грозным взглядом замеревшую толпу. Повисла напряжённая пауза, во время которой даже собаки перестали грызть кости.
А затем предводитель наёмников взорвался оглушительным хохотом. За ним последовали подчинённые, сменившие хмурые рожи на весёлые пьяные морды. Они, спотыкаясь о собственные ноги, чуть не упали на землю, но успели опереться кто на стоявшую у входа телегу, кто на бочку с водой.
Чуть погодя, смехом залилась вся площадь – толпа поняла, что Сина решил пошутить. А кто не понял или не оценил шутку, смеялся вместе с остальными от греха подальше.
– Пошли, парни. А то Олдвин будет опять сношать мне мозги.
Наёмники двинулись в сторону бурга*, где разместились самые богатые гости ярмарки, освободив наконец проход. Живко тут же нырнул внутрь.
(*Бург – укрепленный пункт, замок)
Толпа вернулась к своим делам, а позабытый Осферт поджал к груди колени, похрапывая в лужу. Судя по блаженной улыбке, ему снилось что-то приятное.
━─━────༺༻────━─━
Пухленькая белокурая девушка металась по тесной жаркой кухне, где всё кипело, бурлило, шкварчало. Свежий воздух, попадавший в помещение только через небольшое окно, мигом растворялся в духоте, отчего со лба постоянно текли капли пота.
– Милдрит!
В дверях показался Живко. Девушка не повернула головы, занятая большим котлом, в котором из булькающего бульона всплывали куски лука и моркови.
– Подай-ка гуся! Вон там, на столе в углу, – последовало в ответ вместо приветствия.
Живко передал общипанную тушку, утёр мигом появившийся пот. Он сжимал свёрток, тот будто обжигал пальцы. Вдруг жутко захотелось выбросить его в огонь, побежать в крепость, к виконту, рассказать, что в лесу выжидает отряд разбойников. Он же всего лишь обычный слабый мальчишка! Разве он может ставить под удар целый город?
Но затем вспомнилась родная деревня. Матушка, которая часто ерошила его волосы, такие же русые, как у неё самой. Отец… Сильный, молчаливый, с постоянно хмурыми бровями. И его голубые глаза, которые мёртвым взглядом смотрели, как рыдающего сына силком уводят враги.
– Готовишься к пиру? – спросил Живко.
– Ага! – вздохнула Милдрит. – Виконт кучу всего приказал наготовить, так ещё этот Сина, будь он не ладен, захотел своих головорезов накормить. А отец возьми да согласись! Заплатил, понимаете ли, серебром да наперёд! А мне тут… Так, ты болтать пришёл или по делу? Не видишь – занята по самое…
– Милдрит! – прервал их хриплый крик тавернщика. – Дочка, ты где?! Иди сюда!
– Да что б вас всех!
Милдрит с досады швырнула ковшом о стену, скривила личико в гневе, но быстро остыла.
– Живко, присмотри за похлёбкой! – она подтянула мальчишку к котлу, сунув в руку большую деревянную ложку, и скрылась за дверью.
Вот же! Сами боги устроили так, чтобы Живко исполнил свою роль. Он торопливо развязал свёрток, зачерпнул хорошую горсть порошка, отдающего странным запахом… Но куда именно её кидать? Что подадут виконту, торговцам, а что достанется страже и наёмникам? Всё так и манило ароматами, голодный живот жалобно урчал, отдавал болью.
Живко замер. Паника карабкалась от пяток к горлу, заставляя сердце биться чаще. В соседней комнате уже слышались чьи-то шаги, отчего становилось ещё хуже.
Но вдруг его осенило!
– Так, так, осторожнее, дочка! Та-а-а-щи-и-и…
Натужный голос хозяина таверны уже доносился из-за угла. Живко высыпал порошок в бочки с пивом. Он знал – как только заморские вина и первосортный мёд притупят вкус и затуманят разум благородных господ с их воинами, тавернщик выкатит бочку самого простого пойла, которое мигом разойдётся по всему столу пуще любого изысканного напитка.
Живко успел высыпать порошок, – тот быстро смешался с мутной жижей, которую взрослые почему-то обожали до одурения, – а затем метнулся к плюющемуся котлу, как раз когда в помещение ввалился тавернщик.
– Что ты тут делаешь, паскудник?! – мешок с зерном упал с плеч коренастого, лысого мужика, чтобы освободить пудовые кулаки. – А ну, я тебя!..
– Нет, папенька! Стой! – Милдрит вскочила перед отцом, загораживая путь. – Он помогал мне! Я сама попросила!
– Убирайся, раб! Убирайся! Завтра же скажу Эйкину, чтобы держал свою погань подальше от честных людей!
Когда сыпались последние угрозы, Живко уже выбежал наружу. Резко стало холодно, влажная от пота кожа покрылась мурашками, но в душе горело ликование.
«Не скажешь, гад! – думал про себя мальчишка. – Не скажешь… Смотри, как бы к утру в живых остаться!»
Он побежал к воротам, ведущим в сторону конюшен. Как только маленький силуэт показался на дороге и нарочито споткнулся, кувырнувшись два раза, Дражко понял, что засланный пастушонок сделал своё дело.
– Скоро выдвигаемся. Солнце уже садится.
━─━────༺༻────━─━
Из города доносились звуки разыгравшегося пира: смех, песни, музыка, пьяные завывания, грохот посуды. Главное веселье приходилось на двор острога, где здешний князёк собрал самых досточтимых гостей. Там же хранились их особо ценные товары, запасы монет, дорогие шкуры и прочее, что немыслимо привлекало голодных до чужого добра руян.