Страница 14 из 103
Лошади уже едва-едва переставляли ноги, когда Саша, словно утлую лодчонку, качнув огромную карету, легко спрыгнул на устланную коврами мостовую и, порозовев от небывалого нахальства, упрямо набычившись, пошел ко мне.
— Пропустите его! — легко перекрывая шум, крикнул царевич офицеру оцепления. Даже мои бедные уши пропустили этот глас иерихонских труб! — Ну же! Герман! Герман Густавович! Идемте же скорее к нам!
Вот представьте, каково мне было бы отказаться? Мало того, что не подчиниться прямому приказу члену императорской семьи, так еще и просто не откликнуться на зов хорошего человека⁈ Не думаю, что Александра похвалят за этот демонстративный жест. Скорее — наоборот. А если бы еще я бы сделал вид, что слеп и глух…
Пришлось, под далекими от дружелюбных, взглядами придворных, которым оставалось только молча мерзнуть в своих открытых зиме экипажах, выбираться из-за спин обывателей, и лезть вслед за «бульдожкой».
— Догадываюсь, Герман Густавович, вы не собирались вместе со всеми ехать в Царское, — констатировал второй сын царя, когда экипаж тронулся с места. — Это представляется мне бесчестным по отношению к вам.
— Боюсь, я не достоин такого к себе внимания Вашего Высочества, — какое счастье, что слух практически полностью вернулся. Читать по губам я не умею. — Право, не стоило так беспокоиться!
— Позвольте уж, милостивый государь, Его Императорскому Высочеству самому решать, что стоит делать, а чего нет! — вспыхнул седовласый. — Не вам о том судить!
— Да-да, конечно. Прошу меня извинить, Ваше Высочество. Я несколько растерян случившимся.
— Со слов Николая вы представлялись мне более находчивым, — хмыкнул сановник. — Вы, верно, тот самый господин из Сибири, что считает уместным слать послания незнакомым людям?
Едрешкин корень! Рядом со мной сидел главный воспитатель Никсы, великий и ужасный граф Сергей Григорьевич Строганов.
— Коли пришлось бы снова оказаться в таком положении, я и тогда посмел бы писать вам, Ваша Сиятельство. Не дай Бог, конечно…
Строганов фыркнул в густые усы, но я понял, что мой ответ ему понравился.
— Однако же, наш Саша теперь станет героем светских сплетен, — растянул по-юношески пухлые губы в лукавой улыбке Владимир. — Впрочем… Это снова сойдет ему с рук.
— Отчего же? — наморщил лоб Александр.
— Станут говорить, будто это Никса тебя просил, — пожал плечами более молодой, но явно больше старшего искушенный в придворных интригах, цесаревич.
— Ну, так что с того?
Взглянув на Сашу, я подумал, что с его семейным прозвищем Романовы все-таки ошиблись. Он тогда выглядел настоящим носорогом, нагнувшим, вместо грозного рога, выпуклый лоб. И еще я… понял, или догадался — не знаю, что вернее! Второй сын царя, быть может, и не способен так же быстро, как Николай, принимать решения, и от этого кажется несколько глуповатым. Но это не так. Он не глуп. Недостаточно образован, стеснителен и недостаточно ловок, что при его богатырской комплекции — вполне естественно. Но — не дурак.
— Ну же, Саша! Представь нам своего гостя, — непринужденно сменил тему Владимир. И уже обращаясь ко мне, добавил:
— Только не примите это за оскорбление. Конечно же, нам ведомо — кто вы таков.
Лошадей не погоняли. Вдоль дороги бесновался в проявлении неземной радости столичный люд. Студеный ветер срывал с губ клочья пара и уносил его тени на восток, в сторону дома. И пока цесаревич перечислял мои должности, потом титулы Строганова, потом младшего брата, я отчаянно завидовал летящим в Сибирь облакам.
Ну, и еще старался придумать какую-нибудь вескую причину, чтоб спрыгнуть на следующем же повороте, и не ехать с детьми Государя в Царское Село. Мне казалось, что это будет правильно. Что это сделает выходку Александра легким капризом, а не хорошо обдуманной придурью. И, в конце концов, я же не навязываюсь. Мне и нужно-то лишь чтоб меня не трогали. Дали доделать свои дела в столице, встретиться с нужными людьми, и вернуться в уже полюбившийся теремок в Томске.
— Мне представляется неприличным беспокоить своим непредвиденным присутствием господ церемониймейстеров, — осторожно начал я. — Каково это станет, если окажется, что я занимаю чье-нибудь место? Не будет ли лучше, мне прибыть в Екатерининский завтра вместе с остальными приглашенными?
— Да у кого же еще может быть здесь место? — сделав вид, словно не понимает того, о чем я говорю, лукаво блеснул глазами Владимир. А Саша попросту кивнул — словно линкор качнул орудиями главного калибра. — Кто же еще, как не вы, наш новый родственник?
— Родственник? Ваше Высочество? — вскинул брови я.
— Ну, конечно. Вы ведь теперь рыцарь и командор ордена Ольденбургских, а им может быть только член семьи. Мы, Романовы, какой-то мерой еще и князья Ольденбургские. Неужто вам не сказали? Папа был, кажется, еще недоволен, что Петр Георгиевич не дал вам титул к кресту.
Вот же блин! И едрешкин корень! У меня от удивления разве что рот не открылся. И еще — знатно заполыхали уши. Вспомнил, как я злился на принца, когда он награждал меня этим самым коронованным крестом. Как обвинял его в душе в краже своих заслуг. И тут вдруг оказывается, что таким замысловатым образом наш семейный покровитель ввел меня в Семью. Я его вором и прохиндеем называл, а он мне двери лучших домов Санкт-Петербурга открывал. Вот стыд-то какой!!!
— Да-да, — проскользнул в разговор Строганов. — Барон фон Лерхе куда больше приличествует для Глюксбургов. Об этом стоит поговорить с Государем. Александр?
— Мы поговорим с папа, — снова опередил брата Владимир. — Мы тоже умеем быть благодарными.
— Но, Ваше Императорское Высочество, Ваше Сиятельство, я не хотел… Я не для этого…
— А чего же вы хотели, молодой человек? — саркастично прищурился граф.
— Спасти жизнь, — тупо брякнул я. — Я не желал для себя. Не думал, что так выйдет.
Блин. Да у меня тогда словно кто-то злокозненный все нужные слова из памяти стер. А Герман, с тех пор, как я чуть ли не сбежал из Аничкового дворца, вообще отказывался как-либо проявляться.
— Ну, и что же теперь должно предпринять Государю в отношении вас? Не может же он оставить вас в прежнем состоянии, хотите вы того или нет. Самодержец в нашей Отчизне, прежде всего, должен все силы прилагать к поддержанию благообразия государства! И как же это станет, коли вас не наградить? Так и говорить станут крамольное, и делать должное перестанут.