Страница 35 из 38
У Бродского в его эротической образности (а на самом деле далекой от эротики, как показал Лев Лосев – Лосев, 1995) колено упоминается весьма выразительно:
Строка Крепса И поражу лица необщим выраженьем из речи лягушки иронически переосмысливает цитату Но поражен бывает мельком свет / Ее лица необщим выраженьем – слова Евгения Баратынского, одного из самых любимых поэтов Бродского. У Баратынского эти слова относились к Музе[125], но затем превратились в риторический стереотип, применяемый к любому объекту.
Характерно, что даже глагол тосковать, привычно уместный для любовных сюжетов, Крепс заменяет деепричастием-неологизмом:
Изящество замены состоит и в том, что Крепс обновляет забытую этимологическую связь между словами тосковать и тощий (ср. синонимию тосковать – сохнуть), и в том, что рифменная производность деепричастия от падежной формы Кощея совпадает с семантической производностью: Кощей всегда изображается очень худым, потому что это имя означает 'костлявый'.
Одним из выразительных способов разрушения клише является фразеологический эллипсис (сокращение идиомы до обрывка – лексического сигнала). Примеры такого эллипсиса у Бродского:
Крепс доводит фразеологический эллипсис до абсурда:
Впрочем, словоупотребление, которое возникает в результате сокращения устойчивых сочетаний, склонно к абсурду и в общеупотребительном языке, что, кстати, отражено и Бродским:
К выражению живет как сыр я еще вернусь в связи с мифологией и метафизикой.
Разрушение клише можно наблюдать и в конце сказки, написанной Крепсом:
Финальная формула фольклорных текстов такова (с незначительными вариациями): И я там был, мед-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало. Крепс, воспроизводя поэтику Бродского, устраняет из этого высказывания форму 1-го лица (ср. у Бродского Имярек, Ваш покорный слуга и прочие замены местоимения я).
Далее рассмотрим мифологический и метафизический аспекты поэмы-сказки Крепса в связи с основными образами пародии и соответствующими мотивами и образами в произведениях Бродского[127]. Царевна-лягушка в поэзии Бродского встречается в таком контексте:
Эти два фрагмента показывают, что Бродский воспроизводит семиотическую двойственность образа лягушки:
В различных мифопоэтических системах функции Л.[ягушки], как положительные (связь с плодородием, производительной силой, возрождением), так и отрицательные (связь с хтоническим миром, мором, болезнью, смертью), определяются прежде всего ее связью с водой, в частности с дождем (Топоров, 1980: 614).
125
Не ослеплен я музою моею: / Красавицей ее не назовут, / И юноши, узрев ее, за нею / Влюбленною толпой не побегут. / Приманивать изысканным убором, / Игрою глаз, блестящим разговором / Ни склонности у ней, ни дара нет; / Но поражен бывает мельком свет / Ее лица необщим выраженьем, / Ее речей спокойной простотой; / И он, скорей чем едким осужденьем, / Ее почтит небрежной похвалой (Баратынский. «Муза»).
126
Бродский, 1992: 7.
127
Разумеется, речь не идет о том, что лягушка, стрелок, Кощей, – основные образы у Бродского. В данном случае выбор контекстов задан структурой поэмы-сказки Крепса.
128
Обратим внимание на сочетание во лбу в строке Мы боимся короны во лбу лягушки. О короне так не говорят, русская фразеология указывает, что словом корона замещено слово звезда (Вот идет молва правдива: / За морем царевна есть, / Что не можно глаз отвесть: / Днем свет божий затмевает, / Ночью землю освещает, / Месяц под косой блестит, / А во лбу звезда горит. – А. С. Пушкин. «Сказка о царе Салтане»). Есть вероятность, что строка Бродского имеет фрейдистский подтекст, так как слово звезда – известный в кругу Бродского намек на обсценную рифму. Слово лоб в таком контексте может быть понято как лобок, а корона, которой боятся юноши, – как vagina dentata.
129
Ср. строки В. Маяковского: А вы ноктюрн сыграть могли бы / На флейте водосточных труб? («А вы могли бы?»).