Страница 1 из 4

Троечка за тигра. Смешные истории

Коллектив авторов

А. Аверченко

Берегов – воспитатель Киси

Студент-технолог Берегов – в будущем инженер, а пока полуголодное, но весёлое существо – поступил в качестве воспитателя единственного сына семьи Талалаевых.

Первое знакомство воспитателя с воспитанником было таково.

– Кися, – сказала Талалаева, – вот твой будущий наставник, Георгий Иванович, – познакомься с ним, Кисенька… Дай ему ручку.

Кися – мальчуган лет шести-семи, худощавый, с низким лбом и колючими глазками – закачал одной ногой, наподобие маятника, и сказал скрипучим голосом:

– Не хочу! Он – рыжий.

– Что ты, деточка, – засмеялась мать. – Какой же он рыжий?.. Он – шатен. Ты его должен любить.

– Не хочу любить!

– Почему, Кисенька?

– Вот ещё, всякого любить.

– Чрезвычайно бойкий мальчик, – усмехнулся Берегов. – Как тебя зовут, дружище?

– Не твоё дело.

– Фи, Кися! Надо ответить Георгию Ивановичу: меня зовут Костя.

– Для кого Костя, – пропищал ребёнок, морща безбровый лоб, – а для кого Константин Филиппович. Ага?..

– Он у нас ужасно бойкий, – потрепала мать по его острому плечу. – Это его отец научил так отвечать. Георгий Иванович, пожалуйте пить чай.

За чайным столом Берегов ближе пригляделся к своему воспитаннику: Кися сидел, болтая ногами и бормоча про себя какое-то непонятное заклинание. Голова его на тонкой, как стебелёк, шее качалась из стороны в сторону.

– Что ты, Кисенька? – заботливо спросил отец.

– Отстань.

– Видали? – засмеялся отец, ликующе оглядывая всех сидевших за столом. – Какие мы самостоятельные, а?

– Очень милый мальчик, – кивнул головой Берегов, храня самое непроницаемое выражение на бритом лице. – Только я бы ему посоветовал не болтать ногами под столом. Ноги от этого расшатываются и могут выпасть из своих гнёзд.

– Не твоими ногами болтаю, ты и молчи, – резонно возразил Кися, глядя на воспитателя упорным, немигающим взглядом.

– Кися, Кися! – полусмеясь-полусерьёзно сказал отец.

– Кому Кися, а тебе дяденька, – тонким голоском, как пичуга, пискнул Кися и торжествующе оглядел всех…

Потом обратился к матери:

– Ты мне мало положила сахару в чай. Положи ещё.

Мать положила ещё два куска.

– Ещё.

– Ну, на тебе ещё два!

– Ещё!..

– Довольно! И так уже восемь.

– Ещё!!

В голосе Киси прозвучали истерические нотки, а рот подозрительно искривился. Было видно, что он не прочь переменить погоду и разразиться бурным плачем с обильным дождём слёз и молниями пронзительного визга.

– Ну, на тебе ещё! На! Вот тебе ещё четыре куска. Довольно!

– Положи ещё.

– На! Да ты попробуй… Может, довольно?

Кися попробовал и перекосился на сторону, как сломанный стул.

– Фи-и! Сироп какой-то… Прямо противно.

– Ну, я тебе налью другого…

– Не хочу! Было бы не наваливать столько сахару.

– Чрезвычайно интересный мальчик! – восклицал изредка Берегов, но лицо его было спокойно.

За обедом Берегов первый раз услышал, как Кися плачет. Это производило чрезвычайно внушительное впечатление.

Мать наливала ему суп в тарелку, а Кися внимательно следил за каждым её движением.

– На, Кисенька.

– Мало супу. Подлей.

– Ну, на. Довольно?

– Ещё подлей.

– Через край будет литься!..

– Лей!

Мать тоскливо поглядела на сына, вылила в тарелку ещё ложку и, когда суп потёк по её руке, выронила тарелку. Села на своё место и зашипела, как раскалённое железо, на которое плюнули.

Кися всё время внимательно глядел на неё, как вивисектор на расчленяемого им в целях науки кролика, а когда она схватилась за руку, спросил бесцветным голосом:

– Что, обожглась? Горячо?

– Как он любит свою маму! – воскликнул Берегов. Голос его был восторженный, но лицо спокойное, безоблачное.

– Кися, – сказал отец, – зачем ты выкладываешь из банки всю горчицу… Ведь не съешь. Зачем же её зря портить?

– А я хочу, – сказал Кися, глядя на отца внимательными немигающими глазами.

– Но ведь нам же ничего не останется!

– А я хочу!

– Ну, дай же мне горчицу, дай сюда…

– А я… хочу!

Отец поморщился и со вздохом стал деликатно вынимать горчицу из цепких тоненьких лапок, похожих на слабые коготки воробья…

– А я хо… хо… ччч…

Голос Киси всё усиливался и усиливался, заливаемый внутренними, ещё не нашедшими выхода слезами; он звенел, как пронзительный колокольчик, острый, проникающий иголками в самую глубину мозга… И вдруг – плотина прорвалась, и ужасные, непереносимые человеческим ухом визг и плач хлынули из синего искривлённого рта и затопили всё… За столом поднялась паника, все вскочили, мать обрушилась на отца с упрёками, отец схватился за голову, а сын камнем свалился со стула и упал на пол, завыв протяжно, громко и страшно, так, что, кажется, весь мир наполнился этими звуками, задушив все другие звуки. Казалось, весь дом слышит их, вся улица, весь город заметался в смятении от этих острых, как жало змеи, звуков.

– О, Боже, – сказала мать, – опять соседи прибегут и начнут кричать, что мы убиваем мальчика!

Это соображение придало новые силы Кисе: он уцепился для общей устойчивости за ножку стола, поднял кверху голову и завыл совсем уже по-волчьи.

– Ну, хорошо, хорошо уж! – хлопотала около него мать. – На тебе уж, на тебе горчицу! Делай, что хочешь, мажь её, молчи только, моё золото, солнышко моё. И перец на, и соль – замолчи же. И в цирк тебя возьмём – только молчи!..

– Да-а… – протянул вдруг громогласный ребёнок, прекращая на минуту свой вой. – Ты только так говоришь, чтоб я замолчал, а замолчу, и в цирк не возьмёшь.

– Ей-Богу, возьму.

Очевидно, эти слова показались Кисе недостаточными, потому что он помолчал немного, подумал и, облизав языком пересохшие губы, снова завыл с сокрушающей силой.

– Ну, не веришь, на тебе три рубля, вот! Спрячь в карман, после купим вместе билеты. Ну, вот – я тебе сама засовываю в карман!

Хотя деньги мать всунула в карман, но можно было предположить, что они были всунуты ребёнку в глотку – так мгновенно прекратился вой.

Кися, захлопнув рот, встал с пола, уселся за стол, и всё его спокойно-торжествующее лицо говорило: «А что – будете теперь трогать?..»

– Прямо занимательный ребёнок, – крякнул Берегов. – Я с ним позаймусь с большим удовольствием.

III

В тот день, когда Талалаевы собрались ехать к больной тётке в Харьков, Талалаева-мать несколько раз говорила Берегову:

– Послушайте! Я вам ещё раз говорю – вся моя надежда на вас. Прислуга – дрянь, и ей нипочём обидеть ребёнка. Вы же, я знаю, к нему хорошо относитесь, и я оставляю его только на вас.