Страница 3 из 18
Глава 2
Я проснулась посреди ночи, будто меня кто в бок пихнул. Открыла глаза и прислушалась к ночным звукам. Божедар мирно сопел рядом, уютно, совсем по-детски свернувшись клубочком под одеялом. От него так и веяло теплом и покоем, и волна нежности захлестнула меня, в глазах защипало. Я тихонько шмыгнула носом, стараясь его не разбудить. Надо полагать, от избытка чувств. Уже прошло больше года с того кошмара, который нам пришлось вместе пережить (подробности этой истории в книге «Чертоги Волка»), а я никак не могла привыкнуть. Все мое счастье казалось таким зыбким и неустойчивым. И я все время боялась, что подует ветерок и развеет его как утренний туман над нашим лугом. Полежала тихонько, прислушиваясь к дыханию любимого. Но нет, вот же он, только руку протяни, и дотронешься до его жесткого ежика волос, до сильной мускулистой руки. Но какое-то беспокойное чувство не давало мне обнять его и спокойно опять уснуть рядом. Ведь что-то меня разбудило, в конце концов. А своей интуиции я привыкла доверять. Поэтому, нужно было понять, в чем причина моего несвоевременного пробуждения.
Я тихонько спустила ноги с кровати, и, прихватив со стула шаль, на цыпочках вышла из спальни. Сверчок, стрекотавший за печкой, тоже вдруг замолк. То ли услышал мои осторожные шаги, то ли тоже, как и я, встревожился чем-то. Засунув босые ноги в просторные калоши, отодвинула щеколду, и тихонько выскользнула из дома. Ночь была тихой, нежной, похожей на свадебную фату. Солнце едва-едва касалось горизонта за лесом, и уже вновь собиралось подниматься на небосвод. Плотный туман лежал на луговине перед домом. Где-то на опушке затрещал соловей, сразу же потом разливаясь переливистой трелью. Я запахнула поплотнее шаль, зябко, после теплой постели, передернув плечами. Помниться, бабуля моя говаривала в такие ночи: «Ишь… Надрывается, сердешный… Словно в последний раз…» Бабуля моя была женщина не простая, во всех смыслах достойная особа, но начитсто лишенная всяческой романтики. Это мы с дедом специально уходили в лес ночью, чтобы послушать соловья, уловить этот чувственный флер проснувшейся природы, почувствовать всю красоту необъятного, огромного мира.
Вспомнив своих давно ушедших близких, мои губы невольно, сами собой раздвинулись в улыбке. Чей-то ленивый басок протянул совсем рядом:
– Да… красиво выводит, стервец…
Я от неожиданности чуть не свалилась с крыльца. Резко обернулась. На завалинке сидел Корнил, и невозмутимо гладил между ушей мою собаку, медвежью лайку черно-белого окраса, по имени Хукка. Пес радостно махал хвостом, и даже не собирался подходить ко мне, стервец такой. Ох… Что-то распустила я свое хозяйство, разнежила, перестала в строгости держать. И вот вам, пожалуйста, результат, так сказать на лицо. Или точнее, на песьей морде. В себя пришла быстро, и недовольно пробурчала:
– Чего на улице сидишь, людей пугаешь?
Корнил хитро прищурился, и с усмешкой протянул:
– А чего… Здесь хорошо, прохладно. Опять же вон, соловей поет заливается. Всякому из Рода приятно его пение. Оно о незыблемости наших порядков и устоев вещает. Только вот не каждый это понимает.
Я в ответ только хмыкнула. Любил Корнил со мною речи вести заковыристые. Нет бы, попроще… Как же, жди-дожидайся! Ни слова в простоте! Проще – нам это не интересно. Каждый раз, когда он появлялся (именно, что не приходил, а появлялся), для начала мы с ним вели некие словесные баталии. Словно ему хотелось вывести меня из себя, а может и еще с какой целью. Пойди у него, пойми. Вот и сейчас он был готов прочитать мне целую лекцию на «соловьиную» тему, но я со сна к подобным беседам была не расположена. Сурово нахмурившись, проговорила:
– Нечего тут сидеть, пойдем в дом. Чаю хоть что ли выпьем…
И не дожидаясь его ответа, развернувшись, направилась обратно, одарив Хукку напоследок укоризненным взглядом. Пес вину свою знал, и поэтому жалобно заскулил, плюхнулся на брюхо и прикрыл лапами свои бесстыжие глаза. Я только головой покачала. Кругом одни артисты…!
Дома, я прикрыла дверь в спальню, где спал Божедар, и принялась тихонечко хлопотать вокруг плиты. А мысли бегали, словно тараканы по потолку во время пожара. Корнил просто так редко когда захаживал, только по делу. А уж если посреди ночи заявился, ничего хорошего ждать не приходилось. Мужчина зашел и скромненько так, сел в уголочке. Я всегда поражалась, как он при своих почти медвежьих габаритах умудрялся передвигаться бесшумно, почти невесомо, словно фея с цветка на цветок. При подобном сравнении, пришедшим мне в голову, я не удержалась и весело фыркнула. Что не осталось незамеченным у нашего ночного гостя.
– Настроение хорошее? – Голос звучал несколько подозрительно. Я с улыбкой расставляя чашки с чаем, ответила:
– Да, нет… Передвигаешься ты…, как фея на лугу, с цветка на цветок. Вот и представила тебя вдруг с крылышками за спиной.
Он обескураженно хлопнул на меня ресницами, а я ехидненько так подумала: «1:1». Пока закипал чайник, я принялась его расспрашивать.
– Смотрю, ты к деду Авдею зачастил. Квартиранта его опекаешь?
Корнил, выкладывающий в это время на светлой, вычищенной до янтарной желтизны речным песком, деревянной столешнице заковыристый узор из маковых сушек, которые стояли в большой миске на столе, не прерывая своего занятия, ответил:
– Да… Знаешь, у этого парня есть потенциал. И, в конце концов, он же из наших. Только заблудшая душа. Нужно помочь человеку свет в жизни увидеть. А то и вовсе получится, что жизнь его зря пройдет. А каждая жизнь Родича – драгоценна, Творцом подарена. И ее надо жить достойно, как предки завещали. Да и Божедар твой над ним хорошо поработал, память очистил от грязи. А это не каждый может. Ну вот, а теперь человеку помочь это принять надо. Потому как, если принять не сможет… Вон их, в сумасшедших домах сколько, тех, кто не смог.
Я, в общем-то, была с ним согласна, но понимала, что причина его появления в столь неурочный час кроется в чем-то другом.
По-видимому, наши, хоть и тихие разговоры разбудили мужа. Божедар появился на пороге спальни весь взлохмаченный после сна, но почти полностью одетый и с настороженным взглядом. Я про себя тяжело вздохнула. Нет… Не видать нам с ним спокойной жизни. Всегда будем находится словно на передовой. Возможно, изредка, вот как сейчас, на побывку в «тылы» и отпустят, но протрубит труба, и снова – в бой! Не о такой я жизни мечтала, будучи юной девицей, ох не о такой! Но, принимать действительность нужно было, какая есть. Другой, увы, не было. Да и судьбой, видно, не назначено нам покоя. Кивком поздоровавшись с Корнилом, Божедар легко переступая босыми ногами по полу, стремительно подошел ко мне, приобнял за плечи, и тихо спросил:
– Как ты?
Легонько сжав его руку, я кивнула головой, мол, все в порядке, и продолжила накрывать на стол. И как бы между прочим, спросила Корнила:
– А чего ты на завалинке-то сидел? Хоть бы в окошко стукнул…
Корнил усмехнулся.
– Зачем понапрасну шуметь. Ты ведь меня и так почуяла. – Интонация была вроде бы, полувопросительной. Но я уже хорошо знала этого человека. Он, скорее, утверждал, чем спрашивал.
Я нахмурилась. Он что, экзаменовать меня вздумал?! Или в тонусе держать?! И ставя на стол тарелку с разогретыми вечерними блинами, поливая их растопленным желтым горячим маслом, проговорила с насмешкой:
– Ну тогда уж и приятеля своего зови. Нечего парню под окнами мерзнуть. Сейчас хоть и лето, а ночи у нас холодные. – И пропела чуть дурачась, делая ударение на гласную «О». – Север, ОднакО…
Удивленный взгляд Корнила послужил мне маленькой наградой. И я ехидно про себя подумала: «А не чё…!» На мгновенье сосредоточившись, он коротко буркнул:
– Идет… – Потом подумал, и добавил, словно оправдываясь. – Как без осмотра-то? Сама знаешь, времена нынче такие…
Я, конечно, могла бы потренироваться, включиться в разговор и рассказать ему, что, он-то лучше всех должен знать, что «такие» времена для нас теперь будут всегда. Но делать этого не стала. Не в моих правилах бить лежачего. В сенях что-то громыхнуло, и мужской басовитый голос тихонько выругался. На крыльце коротко взлаял Хукка. Его короткое гавканье означало примерно: «Ну, как же ты так, неосторожно! Я тут… А ты…». Двери отворились и на пороге возник Колоброд. С того самого дня, когда он стоял вместе с армией Кощеев у входа в Капище, я его, почитай, больше и не видела. Он почти совсем не изменился. Тот же чуть вздернутый нос, и короткий ежик светлых волос. Только губы утратили юношескую припухлость, стали жестче, появилась упрямая складка возле рта, да и в плечах, пожалуй, еще шире стал. Быстрым куньим взглядом карих глаз, он окинул всю нашу компанию, а также обстановку в доме, и чуть склонившись в легком поклоне, церемонно поздоровался со мной: