Страница 14 из 18
Тем временем, Василий заговорил зычным громким голосом на чистейшем финском языке.
– Позовите оберштурмбанфюрера Ральфа Хоне! Мы будем говорить только с ним!
Авдейка очень хорошо знал финский язык. Живя на границе, которая без конца меняла свои очертания, это было обычным и необходимым знанием. Финны с недоумением смотрели на мужчину и женщину, все еще стоявших с поднятыми руками. Один солдат, подчиняясь приказу старшего, кинулся к сторожевой будке, где у них была связь. А Василий, проговорил с легкой насмешкой в голосе:
– Мы сейчас опустим руки. У нас нет оружия.
Старший финский офицер сделал знак своим подчиненным, и два солдата, опасливо косясь на женщину и мужчину, самих, добровольно, по неясной причине пришедших в это логово, быстро обшарили их. У женщины забрали нож. После этого, опять отошли на безопасное расстояние, и офицер кивнул головой, мол, можно опустить руки. Так они и стояли: напряженные, и, почему-то, испуганные фашистские солдаты, и женщина с мужчиной, спокойно взиравшие на всю эту вражескую свору. Прошло несколько минут, которые Авдейке показались очень длинными. Наконец, со стороны горы показались люди. А точнее, нелюди, в людском обличие. Черные эсэсовские формы, начищенные до блеска высокие сапоги и надменные лица с легкой тенью брезгливости. Ну как же, им, почти богам, «сверхчеловекам», приходилось иметь дело со всяким отребьем, низшей расой, можно сказать, «недолюдьми». Авдейка опять скрипнул зубами. Но даже при его молодой запальчивости, ему хватило ума понять, что он в одиночку сейчас сделать ничего не сможет. И он приготовился ждать, что же будет дальше.
Глава 7
После ухода ночных гостей, день покатился, как обычно. Когда стояли белые ночи ко мне вообще сон не шел особо радостно, а с приходом посреди ночи Корнила и молодого Колоброда, и вовсе пропали остатки желания вздремнуть. Божедар пошел заниматься хозяйством на улицу. Я слышала из открытого окна, как он там чего-то пилил, строгал, и между делом беседовал с Хуккой. А я слонялась по дому, пытаясь заниматься домашними делами. Брала какие-то черепушки в руки, натирала их полотенцем, ставила их обратно, опять брала по второму кругу. Потом, поняв, что веду себя, как суетливая старуха, плюнула. Взялась готовить обед, порезалась ножом пока чистила картошку, и вовсе разозлилась. Нет, так дело не пойдет! Нужно идти к Авдею. Пускай рассказывает, что он знает про эту гору проклятущую! Переоделась и вышла на крыльцо. Божедар с легкой усмешкой смотрел на меня, будто читая мои мысли и желания, как с открытой книги. На мои нахмуренные брови, проговорил с улыбкой:
– А мы тут с Хуккой все гадали, когда у тебя терпение кончится. Пес считал, что ты до вечера продержишься, а я с ним был не согласен. Ждал тебя с минуты на минуту. – А потом, демонстративно обращаясь к собаке, легко трепля ее по загривку, проговорил насмешливо. – Вот видишь, пес, я был прав. Так что, как договаривались, мы с твоей хозяйкой пойдем, а тебе дом сторожить.
Хукка жалобно заскулил, нерешительно помахивая хвостом-колечком, при этом, несчастными глазами, почему-то смотрел именно на меня. Будто ожидал, что я отменю указания Божедара и возьму его с собой. Мне пришлось, сжав сердце в кулак, проявить твердость. Собаки – они как дети: раз поблажку дашь, потом не отвяжутся, почувствуют слабину, так и будут давить на жалость.
Мы застали деда Авдея на улице. Он возился с каким-то старым железом, сваленным в кучу в самом углу двора возле небольшой кузницы. Завидев, как мы входим во двор, оставил свое занятие и, радостно улыбаясь, пошел нам навстречу.
– О, кто пожаловал!! Давненько вы к старику не заглядывали. – В его голосе звучали нотки упрека. Я, было, открыла рот, собираясь как-то оправдаться, но он замахал руками. – Знаю, знаю… Дело молодое. Вам не до старика сейчас. – И хитро так подмигнул, отчего у меня, почему-то, загорелись румянцем щеки. Дед коротко хохотнул, глядя на мое смущение, и тут же став серьезным, проговорил. – Корнил говорил, что вы придете. – И тут же, отвечая на наши немые взгляды, пояснил. – Да, да… Они с Николаем уехали. Смотреть новое место. Корнил обещал Николая пристроить на работу, егерем. Где-то под Медвежьегорском. – И со значением посмотрел на нас. А мне вдруг, ни с того, ни с сего, стало тоскливо на душе. Ну, а чего я хотела? Спокойной жизни? Так это теперь, вряд ли.
Авдей покрутил головой, словно искал кого-то глазами. А потом пробурчал себе под нос.
– Вот пострел! Опять с пацанами куда-то унесло! – И, уже обращаясь к нам, пожаловался. – Алекся уже совсем большой вырос. Никакого сладу с ним не стало! Не справляюсь я с ним… Старый уже стал… А теперь вот, без Николая совсем от рук отобьется, пострел! – И, повздыхав немного, с сожалением добавил. – Да, детки… Года летят, не успеваю следить…
Божедар горячо принялся его убеждать, что, мол, и не старый он совсем, и, что крепок еще. В общем, о-го-го, чего сможет. Старик грустно улыбнулся в бороду, и покивав головой, махнул безнадежно рукой. Мол, чего уж там… Когда все песни с припевом были спеты, я приступила к основному делу, ради чего мы к нему пожаловали. Протянула ему корзинку с гостинцами, выслушала благодарность, и приглашение в дом. Все верно, на улице о серьезном не говорят. О серьезном – это за самоваром. Божедар вызвался разогреть самовар, и кинулся колоть мелкую щепу для разжёга. Дед Авдей чая из электрических приборов не признавал вовсе. А я пока начала накрывать на стол. Благо, что варенье и прочую снедь к чаю, мы принесли с собой.
Выпив по кружке чая, как полагается, я приступила к старику с расспросами.
– Ну, все, дед… Все положенные китайские приседания выполнили, теперь пора и к делу. Корнил сказал, что ты нам можешь рассказать кое-что про Сапен-гору. Кажется, время пришло. Опять Кощеи лезут изо всех щелей. И допустить их вторжения в наши святыни мы не можем. Расскажи, как в прошлый раз удалось закрыть входы в гору.
Авдей посмотрел на меня тяжело, потом перевел взгляд на Божедара. Заговорил тихо, монотонно, словно легенду из Калевалы рассказывал.
– Не думал я, что придется мне это вспоминать. Я потом долго еще после того случая во сне с криком просыпался. Хотя… Повидать пришлось и без того всяких страстей. Сами понимаете, война. Кровь, смерть, горе, слезы – и ничего более. Но тот раз… в общем, в тот раз я понял, и запомнил на всю оставшуюся жизнь, что такое есть наш Род. Самую его суть, основу так сказать. А Род – это когда тебе не жалко самое дорогое, жизнь, отдать за сородичей своих, за землю свою, чтобы только не терзали ее всякие там… гады. – Он хотел сказать более крепкое словцо, но, глянув на меня, передумал. – Не зря говорят умные люди, что во многой мудрости – многия печали.
Он еще немного покряхтел, и поохал, сетуя на тему «ноныча не то, что давеча». Я прекрасно понимала, что он пытается оттянуть тот момент, когда придется все вспомнить, и не торопила старика. Пускай приведет свои чувства и мысли в порядок. Дед налил себе еще чашку чая, и видя, что мы с Божедаром не сводим с него внимательных взглядов, наконец начал говорить. Про то, как познакомился с Василием, который потом оказался Крутояром, как встретился впервые с Корнилом и с Великой по имени Лада. Тут я не выдержала, и перебила старика.
– А что ж ты, черт старый, перед нами комедию ломал, когда мы Корнила в лесу встретили. Вроде как, ты его в первые в жизни видишь?
Дед Авдей скорчил виноватую рожицу, и забормотал:
– А как же, Вереюшка… Ты вон теперь сама Великой стала. Понимать должна, что в секрете такое держать потребно…
Я только рукой махнула. Ладно, мол, чего уж теперь-то, рассказывай дальше. Авдей откашлялся, покосился виновато на нас еще раз, и продолжил:
– Ну, в общем, притаился я за той кучей…
В эсэсовской форме было двое, а двое были в штатском. Один, в простой одежде, щуплый, по повадкам и одежде было понятно, что финн, скорее всего переводчик. А вот другой, важный такой при костюме и галстуке, на пальце перстень крупный блестит. Сразу видно, важная птица, скорее всего, ученый. Хотя, Авдейка до этого момента ученых в глаза не видывал, но почему-то решил так. С эсэсовцами держал себя свободно, даже можно сказать, по- начальственному держал, а переводчик за ними семенил, кепчонку свою в руках мял, без конца кланялся, и что-то быстро и тихо тараторил. Авдейке с его места слышно не было, что он ему там докладывал.