Страница 10 из 51
Германские пикировщики прилетели через час. Такого количества самолётов в небе я не видел ещё ни разу — сразу три девятки пикирующих «Юнкерс-87» поочерёдно падали на позиции пехотного батальона из третьей дивизии. А сверху, над ними, кружил десяток истребителей сопровождения.
По вражеским бомбардировщикам пытались вести огонь с земли, но серьёзного урона «Штукам» нанести не удалось. А вот им, издающим своими «ревунами» протяжный, и, по-настоящему страшный вой (который отозвался мурашками по спине у меня, сидящего внутри боевой машины, в километре от целей бомбардировки) сделал своё дело не хуже бомб и пулемётов.
В любом воинском коллективе найдётся человек, который боится. В любом воинском подразделении — не один такой человек. И именно такие люди в первые минуты, побросав свои винтовки и пулемёты, бросив боевых товарищей, бросились прочь из окопов в сторону наших позиций — туда, где не сыплются бомбы, где, как им казалось, не было этого страшного, протяжного воя.
Следом за первыми, едва заметными, единичными беглецами бросились и те, кто колебался — бежать или нет. А вскоре, к ним присоединились и многие другие, кто ещё несколько секунд назад даже не думал о том, чтобы бежать с позиций.
Увидев происходящее через прицел, я не сразу поверил своим глазам, и, открыв люк, высунулся наружу. При помощи мощного бинокля можно было заметить большие группы бегущих с позиций пехотинцев.
— Вашу ж мать! — Раненым медведем проревел я, наблюдая, как с неба скользнула пара «мессеров» и огнём своих пушек и пулемётов буквально «слизала» группу из десятка солдат.
— Матка Бозка! — Негромко запричитал заряжающий и начал неистово креститься.
Через несколько минут с оборудованных для боя позиций бежал целый пехотный батальон — сотен пять человек, многие без оружия и касок…
Я в очередной раз выругался — в памяти тут же всплыла сцена из когда-то давно в прошлом (или всё-таки в будущем) просмотренной киноэпопеи Юрия Озерова «Освобождение». Та самая сцена, где на Курской Дуге, командир артиллерийской батареи хватает пистолет и бежит останавливать драпанувшую пехоту вместо того, чтобы руководить работой своих артиллеристов, которые должны уничтожать прорывающиеся немецкие танки.
Вспомнился мне и командир пехотного батальона из той же эпопеи, который сидит в поле раненый, и шлёт в сторону противника одну сигнальную ракету за другой. Он тогда и фразу произнёс, которую наизусть я, конечно, не запомнил, но суть передать смогу достоверно:
— Вот видишь! Я тут сижу, а они драпают!
Неожиданно, с того места, где был наблюдательный пункт батальона, в сторону оставленных польской пехотой траншей одна за другой направились сразу три разноцветных сигнальных ракеты.
В очередной раз приникнув к биноклю, я увидел, что над краем заросшего густым кустарником неглубокого овражка с топким дном, в котором расположился НП пехотного батальона маячит несколько голов в шлемах. А на поле побежали сразу несколько человек в таких же защитных шлемах с пистолетами в руках, пытаясь остановить беглецов.
Авианалёт противника закончился как-то внезапно — пикировщики сделали очередной заход, и, выходя из него потянули на запад. На прощание пару раз «махнули» и «мессера», пройдясь по бегущим через поле людям очередями своих пушек и пулемётов, собирая очередную порцию кровавой жатвы.
Дольше прятаться за бронёй было нельзя — тем более, что беглецы начали мелькать уже среди окопанных танков моего батальона.
Достав из кобуры табельный пистолет, я вылез из машины, спрыгнул с брони прямо на бруствер, после чего поймав одного из беглецов за плечо, несколько раз выстрелил в воздух, привлекая его внимание.
— Солдат! Стоять! Где оружие?! Кто такой?! Где командир?!
Молодой солдат, гренадёрского роста под два метра, увидев перед собой незнакомого офицера в чёрном танковом комбинезоне, вначале посмотрел на меня безумными глазами, но услышав вопросы, сам того не осознавая, начал приходить в себя — наученное злыми окриками сержантов тело, действуя отдельно от мозга, вытянулось по стойке смирно, после чего, так же на автомате солдат начал отвечать своим дрожащим от страха голосом:
— П-пан поручик… Стрелок Бейнар! Потерял я винтовку… 3-я пехотная дивизия Легионов! Командира бомбой… В клочья… — Сбиваясь доложил пехотинец.
— Солдат! Слушай мою команду! — Стрелок напрягся. — Кругом! На позиции! Найти оружие, привести его в порядок и подготовиться к бою! Скоро немцы атаковать начнут!
— Слушаюсь! — Дрогнувшим голосом ответил пехотинец, после чего неуклюже повернулся через плечо, бросился в ту сторону, откуда он только что прибежал.
К этому моменту уже со всех стороны слышались крики и стрельба — другие танкисты и полицейские, выполняющие теперь при мне обязанности комендантского взвода, вылавливали беглецов и отправляли их обратно.
Постепенно, большая часть беглецов вернулась на свои позиции. Вот только многие так и остались лежать на этом поле, между позициями пехотного и танкового батальонов.
Выжившие в этой вакханалии офицеры-пехотинцы потом подсчитали, что на поле погибло больше сотни солдат Войска Польского. Почти две сотни человек получили ранения — осколочные и пулевые. Хуже всего, что своими силами эвакуировать всех их у пехотного комбата банально не выйдет, поэтому я выделил ему сразу четыре своих грузовика, которые, впрочем, я так больше и не увижу никогда — мы так и не узнали, что санитарная колонна из нескольких десятков телег и повозок, а также четыре моих грузовика попали в руки просочившимся на стыке подразделений германским разведчикам, которые с ранеными поляками церемониться не стали…
А сейчас… Сейчас польский пехотный батальон готовился к бою, тем более, что и противник в очередной раз о себе напомнил — открыл огонь из своих батальонных миномётов по уже изуродованным бомбами позициям польской пехоты.
Немцев было много. Шли они двумя густыми цепями, в полный рост, почему-то не опасаясь огня поляков.
А через несколько томительных минут, на уже итак изуродованные польские позиции обрушился артиллерийский огонь. Били, судя по кустам разрывов, лёгкие полевые гаубицы калибра около ста миллиметров. Огонь немцами вёлся достаточно серьёзный — по моим подсчётам работало не меньше двух артиллерийских батарей. Через десяток сделанных немецкой артиллерией залпов, в «игру» вступили польские артиллеристы. Постепенно вражеский огонь стал стихать.
В очередной раз приникнув к биноклю, я обратил внимание, что в бой идёт не одна пехота — перед ними, медленно полз десяток «коробочек» бронеавтомобилей различного типа, опознать которые мне так и не удалось.
Откуда-то с правого фланга, видимо, не выдержав напряжения, поочерёдно ударили три противотанковых «Бофорса» из батареи, усиливающих пехотный батальон. Вот только залп с дальней дистанции сколько-нибудь видимого результата не принесла. Как, впрочем, и второй, и даже третий. А вот проблемы на головы польских противотанкистов посыпались буквально после третьего залпа — германский корректировщик обеспечил перенос миномётного огня по новой цели, и, буквально после второго или третьего залпа миномётной батареи, польские артиллеристы больше не стреляли.
Вскоре германские миномётчики вновь перенесли огонь — на уже неплохо перепаханные позиции польской пехоты, заставляя немногих, ещё не истративших самообладания польских солдат вжиматься в сырую землю, молиться всем богам, а кого-то и причитать. Свою лепту вносили и германские бронеавтомобили, поливающие на ходу огнём из своих пулемётов все, казавшиеся им опасные места.
Впрочем, не нужно говорить, что «игра была в одни ворота» — среди поляков тоже были смелые люди, которые собрав волю в кулак смогли выставить на бруствер длинное «весло» противотанкового ружья, и, подгадав удачный момент, открыли достаточно точный огонь по германским бронеавтомобилям.
Как итог — сначала одна, а потом и вторая немецкие бронированные машины остановились и начали чадить густым чёрным дымом, постепенно начиная разгораться.