Страница 5 из 25
— Давай выгружаться?
— Ты один управишься, а я в бухгалтерию, — сказал Мишка. — А то закроют раньше — суббота сегодня.
— Тогда беги.
Я вытащил на берег рюкзаки, ружье, спустил воздух из лодки. Она тяжело вздохнула и сморщилась. Устала тоже. Чем же ее связать?.. А, вот проволока валяется!..
Один рюкзак я устроил за плечи, ружье на шею. Подхватив руками второй рюкзак и лодку, зашагал по улице. Лайки следом.
Прямо перед носом, смеясь, через дорогу порхнула девушка. Как куропатка. Юбка выше колен, колокольчиком, голубая блузка без рукавов. Наконец-то мы приехали!
За конторой на куче теса, в латаной оранжевой кухлянке сидел древний чукча Пыныч. В зубах трубка. Ему, наверное, больше ста лет. Говорят, он еще до революции сидел на этих тесинах.
— Толька идет, — сказал старик Пыныч и вытащил трубку. — Очень устал Толька.
— Здравствуй, Пыныч, — сказал я. — Как дела?
— Очень плохой дела.
— Что так?
— Выпить нечего, Толька. — Старик Пыныч горестно пожал плечами, потом хихикнул. Мы вместе посмеялись его старой шутке. Как утверждают старожилы, старик Пыныч не выпил в своей жизни ни капли спиртного и не выкурил ни одной папиросы. Я и сам ни разу не видел, чтобы трубка его горела.
— Все шутишь, Пыныч?
— Ага. Правление приказ писал — награждать хороший пастух. Давать разный подарки. Тебе тоже есть.
— Вот как. А не врешь?
— Пыныч всегда говорит правда, — сказал старик.
— Ну, извини. Вертолет в Апапельгино давно был?
— Давно. Скоро опять будет.
Значит, завтра-послезавтра улетим. Что ж, неплохо… Интересная новость. Что там за подарки. А, бог с ними, с подарками, обойдемся.
— Долго оленей ловил, Толька? — спросил Пыныч.
Надо же, знают! Я вытаращил глаза. Вот работает тундровый телеграф! И не было никого в стаде, а про откол узнали.
— Пойду, Пыныч, — сказал я. — После побеседуем.
— Отдыхай, Толька, — согласно наклонил голову старик. — Большой дорога прошел, совсем пастух стал… А вон бежит Андрей. Его Ольга ждет в клуб.
— Все ты знаешь, Пыныч. Не скроешься от тебя.
— Хороший дела зачем скрывать, — сказал он.
Андрей Кулешов, гидрометеоролог, бежал по залитой осенней грязью улице в новеньком светло-коричневом костюме. На снежной сорочке бледный галстук.
— Здоров, жених! — сказал я.
— Салют оленеводам!
Надо так ухитриться! Топает по грязи, а на блестящих туфлях ни единого пятнышка. Виртуоз.
— В клуб торопишься? — спросил я. В отместку за их всезнайство.
— Пыныч проинформировал? — засмеялся Андрей. — Уникум. Тащи шмотки ко мне, через десять минут буду.
Андрей запрыгал дальше, я подхватил рюкзак и лодку. Лайки двинулись за мной. Они так всех приезжих встречают. Почетный эскорт. Зачем-то им надо знать, где человек остановится. Летом их целая свора, а сейчас почти все на привязи: отдохнули, скоро в упряжку.
С Андреем мы подружились два года назад, когда я ждал транспорт в бригаду. Жил он на дальнем от реки краю поселка, в маленьком домике, опутанном антеннами. Здесь у него и метеостанция и рация для связи с райцентром. В стороне от домика, за метеоплощадкой, огороженной колышками, большой сарай. Гараж. У распахнутых дверей сарая четверо парней возились с трактором. Сбоку от сарая на краю вытоптанной площадки громоздилась куча каких-то вещей, прикрытых брезентом.
В домике крохотные сени и две комнаты. Большая — служебная, поменьше — жилая. Стол с хлебными корками и гольцовым балыком, узкая койка. Два табурета. Над койкой полка, забитая книгами и журналами. Сбоку на потемневших обоях линия светлых пятен. Раньше тут висел целый набор ярко накрашенных журнальных девиц: витрина мировых стандартов. А теперь была одна любительская фотография, увеличенная почти до полуметра. От чудовищного увеличения линии расплылись, и казалось, грустное девичье лицо медленно приближается к тебе из тумана. Вот, значит, куда дело зашло. Что ж, будем поздравлять…
Я скинул телогрейку, сапоги и ватные брюки, лег на кровать. Пружины уютно заскрипели.
Андрей явился через час, я уже дремать начал.
— Лежишь?
— Да вроде…
— А на чем лежишь, не знаешь!
Он поставил на стол портвейн, нырнул под кровать и вытащил две бутылки пива. Жигулевского. Я глянул на этикетки и обомлел: Бадаевский завод!
— Берег целую неделю, как чувствовал. Зоотехник один из отпуска прилетел, угостил. Держи стакан. Не зря, значит, стояло.
Я долго смаковал золотистый напиток, дул на пузыри, прихлебывал малюсенькими глотками, ощущая во рту ни на что не похожий, терпкий вкус.
Андрей нарезал истекающий жиром балык, открыл портвейн.
— Ты надолго? Встряхнуться, что ли?
— Да нет… Совсем я, Андрей. Такое дело.
— Как — совсем?
— На «материк». Хватит.
— Во-о-он что. Ну, рассказывай.
— Чего тут рассказывать. «Сандуны» снятся, пива хочу, к чехам — готику посмотреть… вода чтоб горячая из крана… Не могу я рассказывать, ничего ты не поймешь, да я и сам…
Андрей молча разлил портвейн, мы выпили по стакану, закусили. Слабое вино, а желудок заполыхал, словно туда болванку раскаленную сунули. Потом пламя махнуло в голову. Совсем отвык.
— Я смотаюсь на полчасика, — сказал Андрей. — У меня наблюдения, потом сеанс связи… Как там Камчеыргин?
— Нормально Камчеыргин.
— Ты, говорят, у Пепенеут жил?
— У нее.
— Неанкай все цветет?
— В порядке Неанкай…
— Ты что, не в духе?
Он внимательно посмотрел на меня. Я отвернулся. И сам не знаю, что… Вроде все нормально. Устал, наверное.
— Дорога, сам знаешь…
— Тогда отдыхай, не буду мешать.
Распахнулась дверь, и в комнату ввалился Мишка.
— Контора закрыта, — зло выдохнул он. — Был дома у бухгалтера — не идет ни в какую. Приказ, говорит, давай на увольнение. И вообще, говорит, приходи в понедельник, — у меня заслуженный отдых. У конторских теперь, оказывается, два выходных. Ха… Они отдыхают! Тоже, отношение к оленеводам!
— Какие мы теперь оленеводы! — Я взял бутылку, наполнил стакан. — Ты успокойся, на вот, вдохни аромат цивилизации.
Мишка машинально взял стакан, выпил единым духом, помотал головой:
— Благость какая… Ладно, побегу председателя искать, ты пока собирайся — тут вертолет какой-то мотается.
— Вон он летит, — кивнул Андрей в окно. — Это геологов вертолет, он их к нам вывозит, а потом в райцентр. Тут и ночует.
— Все равно побегу к председателю. — Мишка исчез.
— Командуй тут. — Андрей тоже вышел.
Я снова налил стакан, пристроился у окошка. Море сливалось вдали с небом. Конца-края ему не бы то… Вертолет сел на площадку у груды вещей, закрытых брезентом. Мотор заглох, лопасти еще покрутились и бессильно повисли. Открылась дверь, наружу выпрыгнул пилот в сапогах и меховой куртке, а следом вылетел мохнатый рыжий клубок.
Ачар!
У меня тоненько стукнуло сердце. Ачар нюхнул воздух, развернулся и прыжками понесся в поселок. Я выскочил на улицу.
— Ачар!
Пес увидел меня и замер. Я подошел вплотную, мы помолчали, глядя друг другу в глаза. Он поджал одну лапу, тихо заскулил и, вывернув голову, стал загривком тереться о мое колено.
— Пойдем, — сказал я. — Пойдем, псина.
Мы пришли в комнату, я открыл банку тушенки и выложил на тарелку. Ачар осторожно понюхал, сжевал кусочек, потом положил морду мне на колени и тяжело вздохнул.
— Что? — спросил я. — Выгнали тебя, чтобы и памяти никакой? Вот как Неанкай все решила! Ну что ж, оно к лучшему.
Ачар опять заскулил.
— Ничего, ничего, переживем. — Я потрепал его загривок. — Где наша не пропадала… В Африку поедем, а?..
Пес вяло помахал хвостом…
…— Понравишься тундре — будет тебя любить. Тогда все станет легко. Тундра живая, и у нее есть сердце…
Мы лежали посреди стада, на заросшем пушицей бугорке. Был тихий солнечный вечер. Олени разбрелись по широкой долине. У горизонта мерцали синие туманные тени, тишина и покой струились в воздухе.