Туманная страна Паляваам

Метраж, метраж… Очень ему хочется домик. Ладно, не буду осуждать. Сам ночами всю сберкнижку разделил на подарки Ленке…

— Братья, — говорю я. — Охотники на неуловимого зверя по имени Касси-Терит. Через четыре дня Новый год. Помните вы об этом?

— Помним, братка! — Вовка вдруг подскакивает со скамьи и, топоча валенками, исполняет какое-то замысловатое па.

— Если так, отрядим воина на прииск. Пусть он выпотрошит хитрого и жадного Большого Начальника Снабжения и вернется, увенчанный колбасой и шампанским. Хватит поклоняться Жестяной Консервной Банке! Ура!

— Банзай! — кричит Вовка.

— Идея, — улыбается Леонид. С ним, кажется, все в порядке. Работает за двоих, о своем недавнем недовольстве и метрах Вовка и не заикается. — Валька сейчас на «Кабаньем», значит, ночью будет обратно. Кто поедет?

— А вон, — кивает на меня Вовка.

— Этот? — Леонид склоняет голову набок и окидывает меня оценивающим взглядом. — Ну что ж, пусть.

— Главное — вырядить его соответственно, — предлагает Вовка. — Тут каждая хреновина огромную роль играет. Дед Шубаров однажды в Хабаровск за новым дизелем для нашего корыта ходил. Галстук купили, ботинки лаковые. Все как будто есть, и в то же время чего-то не хватает. Незаконченный портрет. Вертелся, вертелся он перед зеркалом, вздохнул и говорит: «Деталька во мне исчезла. Какая — не пойму. Вы думаете, я всегда был дедом Шубаровым? Эх, гаврюхи…» Уехал. Ждем возвращения, встречаем. Скучный вернулся, нас на пирсе не видит, прямо домой чешет. Мы следом.

Дома дед сразу к сундуку: стоял у него в сенях, старинный, в бронзовых полосках. Копался, копался, вытаскивает… это… пенсне золотое и на нос — хлоп! Смотрим — бог ты мой! И не дед вдруг перед нами, а фигура. Министр! «Вот, — говорит, — гаврюхи, чего мне не хватало для полного представительства. Плакал наш дизель…»

— Понятна притча? — спрашивает Леонид. — Брей бороду, мойся…

На ночь я забираю одежду в спальный мешок. И когда в пять утра грохочет вездеход, надеваю все теплое, проглатываю из термоса чашку чая и выбегаю на улицу. Уже за дверью меня неожиданно догоняет Леонид. В одном белье и валенках.

— Сергей, подожди.

— Ты чего?

— О шурфах Веденееву напомни. Рукавицы получи.

— Ладно. Что еще?

— Вот надо передать письмо.

— На почту, что ли?

— Нет. Знаешь, общежитие у дороги, метрах в трехстах от прииска? Проезжать будете.

— Ну.

— Вход слева, дверь в конце коридора, тоже налево. Там живет одна девушка…

Значит, как говорили, так оно и есть. Любовь у нашего бригадира.

— Хорошо, передам, — говорю я. — Ты беги, морозина жмет.

Я кладу конверт в карман.

Он все стоит, и вокруг головы его и плеч образуется туманное облачко. Жалость рождается стремительно, не дает ни секунды на размышление, толкает меня к нему и выдавливает торопливые слова:

— Зря ты, Лень… Ты не волнуйся, перемелется… Мало ли чего не бывает на свете…

Я топчусь перед ним, и мне уже стыдно за избитые, казенные утешения, хочется уйти, но и сделать это неловко. Леонид выручает меня.

— Иди, — говорит он резко. — Иди!

Вездеход неторопливо фыркает совсем рядом.

Я оборачиваюсь. Леонид все еще стоит в облачке пара, серая тень на сером фоне.

— Звать как? — кричу я.

— …и-и-та! — несется в ответ.

Лолита, Лита, Марита… Ладно, разыщем…

Валька распахивает дверцу:

— Салют, разведка! Со мной, что ли?

— Да. — Я лезу в кабину.

— Ясно. Насчет праздника едешь? Бал будет в клубе, — говорит Валька. — С Колымы, из Сусумана, лиственницу привезли, завтра поставят. Я за ней в райцентр на вездеходе гонял. Рейсов в этом месяце по горло. Жену почти не видел, скоро, как звать, забуду.

— А что, с женой лучше жить? — спрашиваю я. — Чем одному, а?

— Ого! — говорит Валька.

— Н-да-а… А чего ты Леньку возишь на прииск по получкам?

— Кто — я? Да он пешком уйдет. Уж лучше на машине. Человек он, не зверь.

— Да, — соглашаюсь я. — Так зачем?

— А он мне не давал полномочий всем рассказывать. Понял?

— Понял…

Дорога поворачивает вправо и лезет между сопок на перевал. Машина ползет медленно, подвывая мотором. Ох и перевалы тут, километров по тридцать. Снег, снег, снег, и дорога начинает казаться бесконечной. Проворачивается, пыхтит, трясется под нами. Уходят назад и Вновь возникают впереди одни и те же бесконечные белые траки.

— Эх, мотнуться бы к чертовой матери на «материк»! — вдруг тоскливо говорит Валька, — Лес там, солнце. Ночью темно, а тут даже в январе на три километра видно. Ты на звезды-то глянь: так и смотрят, смотрят!

— Валь, у тебя, никак, ностальгия? — спрашиваю я. — Брось хандрить, только что про бал трепался. Лучше расскажи, что там с нашим медведем? Обещал, а дела нет. Мне, понимаешь, медвежья шкура во как нужна!..

— Сам видишь, некогда. Конец года, все рейсы срочные. Подожди, праздник отгуляем, передохну малость, тогда махнем. У вас какие жаканы?

— Круглые, с решеткой.

— Это хорошо, точно бьют. Мне тогда пяток подкинете.

— Само собой. А как на Палявааме, хорошо?

— У-ух, медведи здоровы! Там же почти лес. Ольха метра по четыре местами вымахивает. Проток, озер — тьма. Зайцев — миллион. А летом еще птицы прилетают.

Подергав рычагами, Валька переключает скорость с первой на третью. Натужный вой мотора обрывается, и машина легко бежит вперед. Неожиданно пропадают все понятия о конечности расстояний, открывается простор без горизонта. Одно сверкающее небо кругом, а земля сморщилась в комочек под ногами, и над ней, в пространстве, пригоршня белых лучиков.

— Вон он, дом родной, — говорит Валька. — Тридцать километров и все под горку. Ночевать где будешь?

— Найду.

— Смотри. А то ко мне. Ленька-то у меня останавливается. Правда, лежанки лишней нет, но на полу стелем. У нас второй этаж, пол теплый.

— Нет, Валь. Ты меня высади перед прииском, у старого общежития.

— О-па-па! — удивляется Валька. — К кому ты там?

— Сам толком не знаю.

— Хорош гусь!.. Там бездетные семейные живут, в основном — молодожены. В двух комнатах общежитие девчат, а еще в одной живет разведенная. Ох и баба! Риточка-Ритуля! Выселять хотели недавно.

— За что?

— Распустилась женщина. Ну, ты сам посуди — порядок должен быть? Живешь и живи, других не смущай. А то — раз замуж, второй… Чем это кончается, знаешь?

— Ты смотри, моралисты какие!

— А ты как думаешь? Вот она второй раз выскочила замуж и через полгода разошлась. Правда, мужик не того, руки прикладывал частенько. На рейсовом он работает, в дороге по неделе и больше. Ну, а приедет — и пошел по поселку теребить всех встречных: где моя была, на каких клубных танцульках танцевала. Потом напьется — и домой, кулачищи здоровые…

— Значит, ее выселять? — спрашиваю я. — А его?

— Он другое дело. Это все в доме, значит — дело семейное. А в него лазить — ого-го! — Валька качает головой. — Я, может, когда надо, тоже свою поучу.

— Гляди-ка, у тебя целая философия! А первый-то ее муж где?

— С первым у нее беда приключилась иного рода. Деньги они собирали то ли на машину, то ли еще на что. Он-то больше зарабатывал, ну и жили на ее зарплату, а свою он на книжку. Вроде на машину клали, он еще тут курсы шоферов окончил, а работал на промывочной установке. Набрали, значит, он и поехал на «материк» совершать покупку. И с тех пор ни слуху ни духу. В смысле весточки. Только милиция ей, когда она обеспокоилась, сообщила: «Живет там-то и там-то. Здоров». А она вместо того чтобы немедленно махнуть к нему — осталась. Вот попробуй пойми бабу!

Валька пожимает плечами и умолкает. Я тоже сижу тихо и стараюсь представить себе женщину, которую должен увидеть через несколько часов. Ведь это к ней меня послал Леонид.

Время — восемь вечера. Как раз для визитов. Незаметно ехали, а почти целые сутки. Ну, не сутки, а шестнадцать часов.

— Счастливо погулять, — говорит Валька. — А ведь я догадываюсь, куда ты…