Страница 53 из 53
Кажется, Михаил воспринял перспективу стать христовым мучеником со всей серьезностью. Всю жизнь он был озабочен собственными «телесами» и вот теперь решил подумать о душе. Духовнику Иоанну он твердо обещает не искуситься «славой мира сего» и не кланяться огню и кустам в ставке Батыя. Безусловно, такое решение было равноценно смертельному приговору самому себе. Ведь жизнь его в данной ситуации всецело зависела от него самого. Мог исполнить волю Батыя, мог не пойти в его ставку и убежать куда-нибудь на запад, как делал это неоднократно. Тем временем Михаил сознательно избирает свой жребий, фактически ищет смерти. И именно от ненавистных и страшных ему монголов. Постоянный панический страх перед ними перерос в отчаянную смелость. Не поступиться христианскими заповедями, умереть мученической смертью во враждебном стане означало для него, наверное, искупление всех его земных грехов.
Прибыв в ставку Батыя, Михаил заявил монгольским жрецам: «Не подобает нам христианам сквозь огнь итти и поклониться солнцу и огню, ниже хану подобает повелевати таковая повеления; мы бо поклоняемся и чтем господа Бога Иисуса Христа»[267]. Далее Михаил, обращаясь к Батыю, сказал, что хан человек смертный и тленный, но, поскольку обладает большой властью, честь и поклоны ему он воздаст, ведь царство ему вручено от Бога, кланяться же огню и кустам не будет. Батый, выслушав князя, будто бы произнес: «Велик есть муж сей». Затем подозвал к себе стольника своего Елдегу и приказал ему лаской и миром уговорить черниговского князя свершить обряд очищения огнем. Михаил твердо стоял на своем, и тогда «Батый яко свѣрпыи зверь возъярися, повелѣ заклати его»[268]. Оказалось, что для исполнения подобных приговоров Батый имел русских же мастеров заплечных дел. Головы Михаилу и Федору срубил некий Доман Путивльцев: «И закланъ бысть безаконьнымъ Доманомъ Путивльцемь нечестивымъ и с нимъ закланъ бысть бояринъ его Федоръ»[269].
В заключение рассказа о гибели Михаила в Ипатьевской летописи повествуется, что он, как и его боярин Федор, пострадали как мученики и восприняли венец от Бога.
Мужество Михаила в ставке Батыя и его мученическая смерть достойны восхищения и уважения. И все же трудно избавиться от мысли, что голову свою он положил не за русский народ. Это хорошо осознавали и его современники. Летописец Московского свода неоднократно подчеркивает, что черниговский князь пострадал за Христа, за православную веру: «Господь прослави угодника своя, пострадавшая его ради за вѣру христианскую»[270].
Была ли у Михаила лучшая альтернатива спасения своей души? Безусловно, была, и ее демонстрирует жизнь его более уравновешенных и прагматичных современников — Ярослава Всеволодовича и Данила Галицкого. Оба посещали ставку Батыя и прошли все круги унизительного для православного христианина языческого действа. Выражаясь летописной терминологией, они спасали свои «телеса» и искушались «славой мира сего». Нельзя сказать, что современников это тешило, но они понимали, что князья спасали таким образом не только себя, но и своих подданных, Русскую землю.
Через десять дней после гибели Михаила Черниговского ставку Батыя в очередной раз посетил Ярослав Всеволодович. Там он неожиданно занемог и вскоре умер. Не отличаясь христианской ортодоксальностью, он, однако, тоже спас свою душу, ибо «пострада от безбожныхъ татаръ за землю Рускую». При этом летописец заметил, что о таких сказано в Святом Письме: «Ничто же бо ино таково прѣд Богом, но еже аще кто положит душу свою за други своя; Сий же князь великий положи душу своя за вся люди своя и за землю Рускую»[271].
Унижения Данила Галицкого в ставке Батыя вызвали у летописца горькую обиду. Он воскликнул: «О злѣе зла честь Татарськая! Данилови Романовичю князю бывшу велику обладавшу Рускою землею, Кыевомъ и Володимиромъ и Галичемь... Нынѣ сѣдить на колѣну и холопомъ называется»[272]. И все же летописец не осуждает Данила. Он понимает, что тот руководствовался прежде всего интересами родной земли. Об этом свидетельствует летописное известие о радостной встрече галичанами своего князя: «И бысть плачь обидѣ его, и болшая же бѣ радость о здравии его»[273].
Как видим, даже для летописцев, бывших духовными лицами, спасение души не обязательно связывалось с мученической смертью за христианскую веру. Такого же результата можно достичь и жертвенным служением своей родине. Но Михаил Черниговский этим как раз и не отличался. Страдать, а возможно, и умереть за Русскую землю он не мог. Слишком эгоцентричной была его натура. Интересы «други своя» и «вся люди своя» никогда не перевешивали его личных. Верным себе он остался и в свой смертный час. Собственная честь оказалась для Михаила выше чести и пользы Родины.
И все же он, а не Данило Галицкий или Ярослав Всеволодович был причислен Русской православной церковью к сонму святых. Вот уж воистину не суть важно, как жил, а важно — как умер. Хоть и не скажешь, что праведник, зато мученик, а таких на Руси любили во все времена.
267
Татищев Б. Я. Указ. соч. Т. 5. С. 36.
268
ПСРЛ. Т. 2. Стб. 783.
269
Там же.
270
ПСРЛ. Т. 25. Стб. 139.
271
Там же.
272
ПСРЛ. Т. 2. Стб. 807-808.
273
Там же.