Страница 28 из 71
Действительно, если ко всему подходить с указанных выше позиций, то иначе трудно объяснить наличие ковров у оседлого населения. Однако фактический материал, добросовестно приведенный С. М. Дудиным, вступает в противоречие с его теоретическими рассуждениями: «По степени распространения первое место в обиходе кочевников Средней Азии бесспорно принадлежит войлочным коврам (кошмам. — И. X.), второе — безворсовым тканям (паласам. — И. X.) и только третье место — ковровым изделиям с ворсом» [там же, с. 78]. Ареалы ковров не совпадали с ареалами кочевого населения; наоборот, ковры большей частью существовали у оседлых обитателей Южной Туркмении, которым в то время были незнакомы узорчатые кошмы. Последние, в настоящее время широко распространенные и в Туркмении, имеют свои истоки на Востоке, в частности в Киргизии и Восточном Туркестане, где их производят и поныне с поразительным разнообразием не только орнаментального покрытия, но и техники изготовления (в Туркмении кошмы делают одним, причем самым простым, методом). Следовательно, данные Дудина показывают, что он просто постарался исторически подойти к предмету исследования и объяснил его с принятой тогда точки зрения на историческое развитие народов Средней Азии. А сейчас это более чем очевидно, поскольку теория оседания кочевников на землю и превращения их в оседлых земледельцев постепенно уходит в область истории науки.
50 лет назад раскопки двух холмов у сел. Анау под Ашхабадом выглядели весьма одиноко на всем Переднем Востоке. Мнение же о изначальности кочевого быта прочно вошло в сознание исследователей после фундаментальных трудов В. В. Бартольда и других русских и европейских востоковедов. И через 40 лет после С. М. Дудина известный знаток искусства народов Средней Азии Г. А. Пугаченкова утверждала эти же мысли следующими словами: «Создание туркменского ковра связано не с земледельческой, а с кочевой или полуоседлой скотоводческой средой; отсюда исходное сырье — отборная, отлично обработанная шерсть, которой располагала любая семья, отсюда высокие технические качества ковра, который в условиях перекочевок должен был отличаться чрезвычайной прочностью, отсюда и многие художественные особенности, определяющие его яркое своеобразие и радикальное отличие его от изделий городских ковроткацких мастерских феодального Востока» [1967, с. 177—178]. Аргументация приведенного положения не очень веская: отборная, отлично обработанная шерсть имелась и у каждой оседлой семьи; высокие технические качества ковра определялись его сущностью; художественные особенности как раз являются доказательством его глубокой самобытности, которая, если присмотреться внимательнее, уходит далеко в глубь тысячелетий все на той же территории — в оседлые поселения эпохи энеолита и бронзового века северной подгорной равнины Копетдага. Показательно, что Пугаченкова сама отмечает этот факт на страницах своей книги [там же, с. 21—22], но не интерпретирует его должным образом.
Теперь накоплены разнообразные материалы, которые позволяют заново поставить вопрос об истоках и древности туркменского ковроделия. И не только поставить, но и ответить на него, имея для этого в руках необходимый комплекс фактов. К таким фактам относятся, во-первых, орнаментальный комплекс на керамике эпох энеолита и бронзы, который стал достоянием науки только два последних десятилетия и еще не весь нашел отражение в печати, во-вторых, орудия труда, которые связаны непосредственно с изготовлением ковров, ставшие известными только в течение последних 8 лет. Орнаментальные соответствия отмечали и прежде, но керамические узоры никогда не объясняли в качестве прямых предшественников ковровой орнаментации, и поэтому столь яркие соответствия, доходящие иной раз до многократного тождества, вызывали только удивление. Теперь же, когда мы имеем во множестве орудия ковроделия, восходящие к эпохе поздней бронзы, орнаментальные соответствия приобретают особое значение, ибо позволяют не только опустить в глубь тысячелетий возникновение коврового орнамента, ио и проследить столь же глубоко корни туркменского народа па его исконной территории.
Рис. 23. Ковровые ножи.
1 — современные ковровые ножи (кесеры); 2 — нож-кесер эпохи поздней бронзы (реконструкция).
В восьми женских погребениях могильников Сумбар I и Пархай I были найдены предметы, которые дают возможность заново определить древность изготовления ворсовых ковров на территории Южной Туркмении, — серповидные тонкие пластинки с лезвием по выпуклому краю и отверстием на одном из закругленных концов. Ясно, что это узкоспециализированный режущий инструмент, применявшийся для какой-то женской отрасли производства, но в то же время достаточно редкий. У современных ковровщиц широко используется такой же точно, но, естественно, железный нож-кесер (рис. 23, 1) для единственной операции — обрезания ворсовой нити ковра. Эта операция происходит в тот момент, когда узел уже завязан на нитях основы и его опускают на готовую часть изделия. Мастерица держит кесер в правой руке и, с силой опуская узел обеими руками, как бы касается нити остро отточенным лезвием; такого прикосновения достаточно для того, чтобы узел с ворсом оставить па месте, а при следующем движении рук вверх уже выделить те нити основы, вокруг которых завязывается следующий узел. Серповидная форма ножа является наиболее удобной, целесообразной и отработанной, ибо позволяет лезвию одновременно и перерезать нить любым местом, и скользить по пей. Поскольку нажим на лезвие ничтожен, то клинок ножа очень слабо крепится в рукояти, иногда — на глубину 1—1.5 см. Зная все особенности современного коврового ножа, их можно обнаружить и у древних ножей, которые найдены в могилах эпохи поздней бронзы. Они имеют идентичный изгиб лезвия, слабое скрепление с рукоятью при помощи небольшой, видимо, деревянной шпильки.
Следовательно, специфические орудия производства свидетельствуют о том, что в последних веках II тыс. до н. э. ковровщицы имели в своем распоряжении отработанную форму инструмента — ковровый нож (рис. 23, 2). На основании этого можно говорить, что истоки ковроделия уходят еще глубже, возможно ко времени развитого и позднего энеолита (Намазга II—III). Во всяком случае ясно, что производство ворсовых ковров не может считаться порождением кочевого быта, это — исконное занятие земледельцев.
И действительно, современная туркменка в домашних условиях для выделки ковра средних размеров (примерно 2X1.5 м) тратит почти полгода. Все это время основа натянута на раму, за которую мастерица садится в каждую свободную минуту. Конечно, конструкцию можно снять и свернуть на какое-то время, но колья рамы остаются на месте, и поэтому ее можно сравнительно быстро растянуть снова. В условиях кочевого быта производство ковров сопряжено с гораздо большими трудностями, хотя вполне осуществимо.
Однако мы не собираемся полностью изъять у кочевников изготовление термоизоляционных материалов, столь нужных в их быту. И у кочевников возникло, развивалось и частично проникло в оседлоземледельческий быт прекрасное ремесло — изготовление кошм из валяной шерсти. Красивой и яркой расцветки, эти изделия могли-служить надежным изолирующим от земли материалом, что как раз и было нужно в условиях кочевого быта. И в самом деле, в заведомо кочевых областях, в Северной Киргизии, Восточном Туркестане и др., есть много разновидностей валяных ковров, отличающихся по степени трудности их изготовления, что указывает на хорошее владение материалом [Махова, Черкасова, 1968, с. 13—30]. Показательно, что в Южной Туркмении, в исконных областях изготовления ворсовых ковров, имеется по сути дела один технический прием для производства кошм. Это доказывает, что надо разделять ныне сосуществующие подстилочные изделия из шерсти по их происхождению в рамках определенной формы хозяйства: земледельческий оседлый быт породил ковер, скотоводческий кочевой — кошму.