Триптих

Кюрман. Если уж мне разрешено еще раз начать жизнь сначала, чтобы изменить свою биографию, то это — не ребячество, а элементарная логика: я начинаю жить еще раз раньше, чем впервые увидел Антуанетту.

Антуанетта улыбается.

Прошу вернуться к весне семь лет назад!

Ассистентка листает досье.

Ведущий. Что тогда было?

Ассистентка. Минуточку, минуточку…

Кюрман. Где ты была весной семь лет назад?

Антуанетта. В Париже.

Кюрман. В Париже.

Антуанетта. Да.

Кюрман. Вот именно! (Подходит к Ведущему.) Не можете ли растолковать ей, что Антуанетте Штайн здесь нечего делать, что она здесь ничего не потеряла — ни сумочку, ни браслет, ни гребень, — потому что Антуанетта Штайн той весной, как она сама признает, резвилась в Париже и еще ни разу не появилась в моей тогдашней квартире!

Антуанетта. Это верно.

Кюрман. Не можете ей это растолковать?

Ведущий (подходит к Антуанетте). Господин Кюрман желает вернуться к весне семь лет назад.

Антуанетта. Пожалуйста.

Ведущий. Он хочет избежать встречи с вами.

Антуанетта. Пожалуйста.

Ведущий. Господин Кюрман волен выбирать.

Кюрман. Пускай другие ищут ее сумочку!

Антуанетта берет сумочку и уходит.

Слава тебе, Господи!

Ведущий (смеется). Ученый-естественник благодарит Господа!

Ассистентка (читает вслух досье). «Моя научная работа постепенно получает признание, говорят, мне собираются присвоить звание профессора и назначить директором института этологии, — при условии, что мои политические взгляды…»

Антуанетта возвращается.

Антуанетта. Если уж он имеет возможность изменить свою жизнь, то скажите моему мужу, чтобы он пошел к врачу. Причем сегодня же. Чем раньше, тем лучше. Прежде чем опять окажется слишком поздно. Потом всегда говорят: несколько лет назад можно было бы вылечить! Если бы обнаружили.

Кюрман. К врачу я пойду.

Антуанетта. А потом вдруг оказывается, что положение безнадежно.

Кюрман. Обещаю тебе это, Антуанетта.

Антуанетта. Я девять месяцев ухаживала за ним.

Кюрман. Да пойду я к врачу, пойду!

Антуанетта удаляется.

Ведущий. Господин Кюрман, что вы хотели бы изменить весной семь лет назад, прежде чем встретили эту милую молодую даму?

Ассистентка (читает дальше). «…при условии, что мои политические взгляды не будут препятствовать получению профессуры».

Кюрман (делает несколько шагов и останавливается). Я отказываюсь от профессуры!

Ведущий. Что-что?

Кюрман. Дайте мне возможность еще раз побеседовать с Кролевским, которого позже лишили кафедры.

Ассистентка. С Кролевским?

Кюрман. С Владимиром Кролевским.

Ассистентка. Он математик.

Кюрман. Мы беседовали у меня дома.

Ведущий. Пожалуйста.

Ассистент выходит на сцену и снимает белые полотнища с мебели; это длится довольно долго, так как он их еще и складывает; Ассистентка возится с термосом.

Ассистентка. Чашечку кофе?

Ведущий. Попозже…

Полотнища убраны; Кюрман ставит на угол стола пепельницу, которую все это время не знал, куда поставить, и снимает пиджак.

Ассистент. Пепельница стояла вот здесь. (Переставляет пепельницу на место и уходит.)

Световой занавес.

Ведущий. Господин Кюрман, ваша квартира вновь в вашем распоряжении!

Кюрман (оглядывается). А это что такое?

Ведущий. Ваши старинные часы с боем.

Кюрман. Убрать!

Ведущий. Как вам будет угодно.

Ассистент уносит часы.

Может, желаете еще что-нибудь изменить? Стоит лишь сказать. Возможно, вам хочется передвинуть письменный стол?

Кюрман. Как будто это имеет какое-то значение!

Звуки расстроенного рояля.

Кюрман. А это — неотвратимо?

Ведущий. Музыка доносится из балетной школы по соседству. Помните? К сожалению, там вечно оставляют окна открытыми.

Повторение тех же тактов.

Кюрман. И так — каждый день?

Ведущий. За исключением воскресных и праздничных дней.

Кюрман. Но это невыносимо!

Ведущий. Вы же вынесли…

Повторение тех же тактов.

Почему бы вам не найти себе другую квартиру?

Кюрман. А там что меня ждет?

Ведущий. Вероятно, электропила.

Кюрман. И детский сад…

Ведущий. И трамвай…

Кюрман. Или взлетная полоса аэродрома!

Ведущий. Господин Кюрман, вы вольны выбирать.

Слышен грохот пневмобура.

Кюрман. Что это?

Ведущий. Еще одна возможность.

Кюрман. Пневмобур!

Вновь звуки расстроенного рояля.

Ведущий. Значит, вы остаетесь в этой квартире?

Кюрман валится на тахту.

Значит, вы остаетесь в этой квартире?

Кюрман ощупывает тахту.

Все так и было, господин Кюрман.

Кюрман. Все так и было…

Ведущий. Вас удивляет собственный вкус?

Ассистентка выходит на сцену в роли фрау Хубалек — пожилой экономки с заметным акцентом и привычкой потирать руки.

Ассистентка. К вам господин…

Кюрман. Профессор Кролевский?

Ассистентка. Он так назвался.

Кюрман. Прошу.

Ассистентка удаляется.

Ведущий. Это была фрау Хубалек.

Кюрман. Знаю.

Ведущий. За истекшее время она тоже умерла.

Ассистент выходит на сцену в роли Владимира Кролевского: он лыс, на нем черное пальто, шляпу он все время держит в руке, у него манеры запуганного еврея и тихий голос, но интонации начальственные; при его появлении Кюрман встает, но рукопожатием они не обмениваются.

Кюрман. Сдается, в прошлый раз вы сидели вот тут.

Ассистент садится на краешек стула.

Вам ведь известны причины, по которым я не вступил ни в одну из партий, и мои принципиальные сомнения, так что мне нет нужды повторяться.

Ассистент. Это так.

Кюрман. Хотите чего-нибудь выпить?

Ассистент. Я не пью.

Кюрман (наливает себе виски). Уважаемый коллега, я переменил свое решение.

Ассистент. Какое решение, уважаемый коллега?

Кюрман. Помните наш разговор в этой комнате, наш мучительный разговор наедине — вы сидели там, я здесь, — вам тоже нет нужды повторяться, Кролевский, я ничего не забыл! В ваших глазах я — буржуазный интеллигент, который до некоторой степени понимает истинную сущность господствующего класса. Во всяком случае этот класс вызывает у него возмущение или, по меньшей мере, отвращение. То есть я — по-вашему — так называемый нон-конформист, ограничивающийся отвращением. Время от времени я ставлю свою подпись под каким-нибудь воззванием — обращением «за» или протестом «против» — покуда совесть еще не запрещена. А в остальном, — как и всякий нон-конформист — поглощен своей буржуазной карьерой.

Ассистент. Я это говорил?

Кюрман. Вы высказались не так прямо, товарищ Кролевский.

Ассистент. А как?

Кюрман. Более конкретно.

Ассистент. Что именно я сказал?

Кюрман. Что работа в составе партии — это единственное средство изменить общество, чтобы спасти мир, причем, по вашему мнению, цель оправдывает средства. Это все общеизвестно и именно по этой причине я не вступаю ни в одну из партий.

Ассистентка входит в роли фрау Хубалек с письмом в руке. Спасибо, фрау Хубалек, спасибо.

Ассистентка уходит.

Вы сказали — работа в составе партии — и в этот момент приходит письмо от Ученого совета: запрос — готов ли я и так далее, в знак признания моих научный заслуг и так далее, с условием, что правительство и так далее…

Ассистент. Поздравляю, уважаемый коллега, поздравляю…

Кюрман. У меня сложилось — и запомнилось — впечатление, будто вы говорили со мной улыбаясь. А сегодня вы ни разу не улыбнулись. Как шахматист за доской. Вам кажется, что вы уже знаете мой следующий ход: я поставлю на конформизм и стану директором института этологии. (Откидывает нераспечатанное письмо в сторону.) Думаете ли вы, Кролевский, вы — кибернетик, думаете ли вы, что биография, которая так или иначе сложилась у отдельного человека, является неизбежной, воплощением неотвратимости судьбы? Или же я мог бы — в зависимости от случайных обстоятельств — иметь и другую: значительно отличающуюся от фактической. А та, которую мы в какой-то момент имеем, эта наша биография со всеми фактическими данными, которые нам отвратительны, — вовсе даже не обязательно наиболее вероятная: она — всего лишь возможный вариант, один из многих, которые точно так же были бы возможны при тех же общественных и исторических обстоятельствах и с теми же задатками данного индивидуума. Если посмотреть с такой точки зрения, о чем же вообще может свидетельствовать биография человека? Поймите: речь идет не о том, лучше она или хуже. Я лишь отказываюсь придавать смысл всему, что имело место, только потому, что это действительно имело место, стало историей и тем самым необратимо. Отказываюсь придавать прошлому тот смысл, которого оно не имеет.