Триптих

Пелегрин. Давайте чокнемся!

Чокаются.

За вашу супругу!

Пьют.

Потом мы добрались до Гавайев…

Они собираются приступить к еде, но внезапно раздается музыка. Они прислушиваются, смотрят друг на друга, встают, не выпуская салфеток из рук, пытаются понять, откуда доносится музыка.

Барон. Что бы это значило?

Пелегрин. Музыка…

Барон. Откуда?

Пелегрин. Они всегда это пели, матросы, эти загорелые дьяволы с глазами кошек, когда мы ночами валялись на палубе и не могли уснуть от жары — в такие ночи, в те безветренные ночи…

Барон. Что бы это значило?

В дверях появляется юная девушка.

Виола. Отец…

Барон. Что случилось?

Виола. Не знаю.

Барон. Что-то случилось…

Виола. Мама плачет и не говорит почему.

Барон. Позвольте представить — наша дочь.

Пелегрин. Здравствуй.

Барон. Виола.

Пелегрин. Виола?

Сцена погружается в темноту, но музыка не смолкает. Пение матросов слышится все ближе и ближе.

Палуба.

Ночь. Кругом лежат матросы и поют известную по первому акту песню. Внезапно она обрывается.

Первый. Ветер заставляет себя ждать. Второй. Ветер не торопится…

Третий. Наши бочки адски воняют!

Первый. Месяц повис над морем, словно серебряный гонг.

Второй. А по-моему, он похож на фонарь, подвешенный к мачте…

Третий. Педро! Педро!

Первый. Он спит. Он и оков не чувствует, когда спит.

Третий. Педро, эй!

Педро. Не сплю я.

Третий. Что нового в стране небылиц, Педро?

Педро. Ведь вы не верите мне, ни одному моему слову, и все-таки заставляете меня рассказывать снова. Вы, злобный сброд, вы заковали меня, потому что я говорю правду!

Третий. Не шуми, приятель…

Педро. Кто заставил меня три ночи лежать на животе, чтобы я не видел звезд?

Третий. А не говори нам того, чего не бывает. Например: звезды поют. А кто это слышал? Ты все лжешь. Поэтому тебя и заковали.

Педро. Раз то, что я говорю, ложь, зачем же вы заставляете меня снова рассказывать? Зачем вы меня слушаете?

Первый. Затем, что нам скучно…

Педро. А почему вам скучно?

Второй. Он поэт! Оставь его.

Третий. Вот этого-то проклятого трепа я и не выношу! Болтает о том, чего не увидишь. Ну ладно! Помаешься ты у нас, пока мы не убедимся, что хоть в одной твоей истории есть доля правды! Тогда и освободим тебя.

Педро. Когда увидите, что все это правда?

Третий. И ни секундой раньше! Не смейся!

Педро. Когда вы еще это увидите, вы, слепцы! Вы, с вашим неизлечимым всезнайством и самодовольством; вы ничтожная толпа, с вашей бесстыдной наглостью, пустотой и скукой, вы ничто, вы бездонная бочка, вы толпа!..

Смех и шум.

Ничего я вам не буду рассказывать! Ничего!

Третий. Вношу предложение — три дня без хлеба.

Второй. И три дня без воды.

Все. Принято.

Голос где-то в другой части корабля вновь поет песню.

Педро. Семнадцать лет назад, говорю я, на этом самом месте он похитил девушку по имени Эльвира, девушку, говорю я, и отнес ее в каюту, там все и случилось…

Второй. Что?

Педро. Семнадцать лет назад…

Третий. Все ложь, выдумка и ложь!

Педро. Теперь она замужем за одним бароном, живет с ним в замке, далеко отсюда, на той стороне земного шара, там, где теперь зима. Мы не можем заснуть от жары, а там, представьте себе, они греются у камина, барон и его жена. Они не знают, о чем говорить, — так долго уже длится их брак. Входит слуга. «Что случилось?» — спрашивает барон. «В доме бродячий певец». Они приглашают его на ужин, изнывая от скуки, а когда баронесса его видит, как вы думаете, что она делает?

Первый. Да о ком идет речь?

Педро. О нашем капитане! О ком же еще…

Третий. Все ложь, выдумки и ложь.

Педро. Как вы думаете, что делает баронесса, когда видит, кто поднимается из полуподвала в зал их фамильного замка? Она поворачивается и, не говоря ни слова, уходит…

Первый. Почему же?

Педро. Барон и Пелегрин остаются вдвоем за столом, они едят и пьют, болтают о былых временах и вдруг слышат музыку… «Что бы это значило? — спрашивает барон. — Что бы это значило?»

Второй. Ну и?..

Педро. Конечно, то была песня, которую мы только что пели, что ж еще!

Второй. Не может быть!

Педро. Против памяти бессильны любые расстояния, друзья мои. Баронесса слышит нашу песню, даже если она лежит на другом конце света, там, где теперь зима, где идет снег. Она лежит в спальне фамильного замка, плачет, бедняжка, в подушку и, как верная жена, гонит от себя воспоминания о том, что случилось здесь, семнадцать лет назад…

Первый. Представляю себе?

Второй. Как верная жена!

Педро. Лишь иногда во сне…

Третий. Все ложь, выдумки и ложь!

Педро. Лишь иногда во сне он снова приходит, тот соблазнитель, дерзкий, как тогда, юный, как тогда… Ночь тогда была такая же, как сегодня, — на небе серебряный путь луны, — и вот он вновь похищает ее, во сне, ей снится, что она снова девушка и вновь теряет невинность…

Второй. Здорово! Вы слышали, что снится баронессе? Что она теряет невинность!

Первый. Нет ничего лучше невинности и страсти…

Третий. Ложь, наглая ложь!

Педро. Тихо…

Третий. Ложь, говорю я, ложь!

Педро. Вот они идут — сзади…

Появляются Эльвира, в шелковой ночной рубашке, и Пелегрин — такой, каким он был семнадцать лет назад.

Пелегрин. Еще ступенька.

Эльвира. Мне никак нельзя оступиться, иначе я проснусь.

Пелегрин. Я дёржу тебя.

Спускаются.

Педро. Мне только жаль барона, который ничегошеньки не видит, глядя на лоб своей жены…

Пение прекращается.

Пелегрин. Встать, эй вы, живо! Околачиваетесь здесь да распеваете, и никто не встает, когда я вхожу. Что это значит? Раскачивайтесь-ка побыстрей, поднять паруса! Мы выходим в море. Или вы спите?

Матросы нехотя поднимаются.

Выходим в море. Сейчас же! Понятно?

Матросы принимаются за работу. Только скованный Педро остается лежать в темноте.

Эльвира. Это и есть ваш корабль?

Пелегрин. Да, «Виола».

Эльвира. «Виола»?

Пелегрин. Жалкая посудина, что и говорить! Мы захватили ее совсем недавно около Марокко. Вся их команда напилась мертвецки, нам это недорого стало — всего трех человек. Большего она и не стоит, но этого достаточно, чтобы выйти в море с Эльвирой, в море, где нет ничего, кроме воды и луны…

Эльвира. Здесь ты назвал меня красивой.

Пелегрин. Ты красива, Эльвира.

Эльвира. Ты сказал это по-другому… тогда.

Пелегрин. Эльвира, представь себе раковину, каких не бывает на самом деле, о каких можно только мечтать — так она красива. Можно объездить все морские побережья, вскрыть тысячи, сотни тысяч раковин, и ни одна из них не будет такой же красивой, как та, о которой можно только мечтать, ни одна не будет красива так, как ты, Эльвира!

Эльвира. О Пелегрин! (Теряет равновесие.)

Пелегрин (поддерживает ее, усаживает на бочку). Егу!

Эльвира. Мне не холодно. Совсем нет!

Пелегрин. Егу!

Эльвира. Я не хочу, чтоб они приносили красный ковер.

Пелегрин. Егу! Черт возьми, куда он запропастился? Егу!

Эльвира. Я не хочу пить. Я больше никогда не буду пить ваше жалкое вино, никогда! Слышишь, Пелегрин? Я не хочу…

Входит молодой малаец.

Пелегрин. Принеси нашей гостье ковер. Принеси фруктов, вина, яств — все самое лучшее, что у нас есть.

Малаец уходит.

Смех разбирает меня, как вспомню твоего отца! Такой строгий господин! Завтра, когда он, как обычно, встанет с постели, я наказал слуге, чтобы тот сказал: «Вон там вдали, — так скажет ему слуга, — видите кораблик с красным вымпелом?» Он ответит: «Я ничего не вижу». И слуга скажет: «О, теперь и я не вижу!..»

Эльвира. Бедный отец, мне жаль его, он так страдает из-за меня.

Пелегрин. Не всякому человеку можно сказать: моя дочь — жемчужина, а ты, бродяга, недостоин и взглянуть на нее! «А где она?» — спрашиваю. «Не твое дело, — рычит он, — она помолвлена…»