Триптих

Чей-то голос. Наши тоже не лучше.

Привратник. Вы?

Женщина. Это не он…

Привратник. Вас-то мы знаем, господин учитель, вы этого не говорили.

Учитель. Наши тоже не лучше. Я говорю это сейчас: наши тоже не лучше.

Гробовая тишина.

Привратник. Я должен записать вашу фамилию, простите меня… Я должен…

Священник стоя режет хлеб и кладет его на каменный стол.

Слышно пение заложников.

Священник. Опять они поют… Упокой их души, Господи!

Появляется мальчик; священник пересчитывает куски хлеба.

Мальчик. Дедушка!

Священник. Что, сынок?

Мальчик. Там опять стреляют!

Священник. Четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, семнадцать… С нами уже ничего не может случиться, сынок. Это просто продолжается война. Скажи им, что с нами уже ничего не может случиться.

Мальчик. Мы все поем.

Священник. Я слышу… Возьми эту кружку, сынок. Это вино, кровь Господа нашего. А хлеб, скажи, я сам принесу.

Мальчик. Дедушка, ты такой добрый! (Уходит с кружкой.)

Священник. Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать, двадцать один — вот так они стояли, двадцать один человек, и вот так, как сейчас, — вот так они пели.

Тем временем появляются и летчики: капитан с наспех сделанной белой повязкой, лейтенант, ефрейтор, радист.

Капитан. Здравствуйте, папаша.

Священник. Здравствуйте.

Капитан. Надеюсь, мы не помешали?

Священник. Будем надеяться.

Небольшая пауза.

Капитан. Кто это там поет?

Священник. Там их много, добрый человек, много…

Капитан. Я слышу. Целый хор. Люблю хоровое пение, слышал по радио. Но я хотел спросить — что это за люди?

Священник. Я их не знаю.

Капитан. Не знаешь?

Священник. Каждый раз, когда они слышат, что стреляют, они опять поют. Упокой их души, Господи.

Небольшая пауза.

Капитан. А ты?

Священник. Я даю им хлеб. Иногда ловлю рыбу. Тогда я приношу им рыбу…

Капитан. Может, у тебя найдется хлеб и для нас?

Священник. Если ты хочешь есть…

Капитан. Мы все хотим есть!

Лейтенант. Есть и пить!

Священник. У нас только вино…

Лейтенант. Красное или белое?

Священник. Это кровь Господа нашего…

Лейтенант. Значит, красное!

Священник. Да…

Капитан. Хлеб и вино — вот здорово! Мы будем очень благодарны.

Священник уходит.

Лейтенант. Чудной какой-то поп…

Ефрейтор. Прежде всего, мы здесь в укрытии — это главное; прежде всего, мы в укрытии.

Лейтенант. А может, это монастырь!.. Парни, может, нам так повезло, как и не снилось: может, это женский монастырь? Черт побери, монахини иногда бывают — просто пальчики оближешь! Какая-нибудь такая курочка — про грех слыхала только в молитвах и всему еще может научиться! Я с робкими бабами прямо сатанею. Нет, надо все-таки, чтобы было сопротивление.

Радист. А этот все про свое.

Лейтенант. Друзья, когда война кончится, молодость нашу нам никто не вернет. Баб надо брать, пока хочется, и каких помоложе. Провалиться мне на этом странном месте, если мне не хочется.

Тем временем все сели.

Капитан. А я уж думал — вот она, смерть. Ну, думаю, раз это смерть — куда уж нам… Между прочим, вы заслужили по кресту, да, по кресту. Я доложу фельдмаршалу, как только он прибудет.

Радист. Мне бы лучше кусок хлеба.

Капитан. Где Бенджамин?

Лейтенант. Бенджамин здесь.

Капитан. Я его не вижу.

Лейтенант. Я послал его разведать местность. Осторожность прежде всего.

Капитан. Храбрый мальчик. Это его первый вылет. И последний. Как все было?

Радист. Раз, два, три.

Капитан. А где Томас?

Лейтенант. Спасся. Спрыгнул, прежде чем мы загорелись.

Капитан. Спасся…

Лейтенант. Я его видел.

Радист. Эдуард тоже спрыгнул, прежде чем мы загорелись.

Капитан. А Александр?

Радист. Вот о нем ничего не знаю.

Капитан. Для тебя это удар, лейтенант, — из нас никто в шахматы не играет!

Лейтенант. Я уж тоже об этом думал. Ход был мой.

Ефрейтор. Я его видел…

Капитан. Александра?

Ефрейтор. У него горел парашют.

Капитан. Бедняга…

Лейтенант. Ему всегда спилось, что парашют несет его в родной город.

Молчание.

Капитан. А где мы все-таки?

Радист. Вот это самое интересное.

Ефрейтор. Прежде всего, мы в укрытии, это главное. Прежде всего, мы в укрытии.

Капитан. Хлеб и вино… По-моему, на первый случай мы должны быть довольны. А если набраться терпения, можно будет постепенно и разузнать, где мы находимся. За врагов нас здесь не принимают. Кажется, это точно. И язык наш здесь понимают.

Появляется Бенджамин.

Ну что?

Бенджамин. Капитан…

Капитан. Ну говори же!

Бенджамин. Я видел только поющих людей. Старики, женщины, дети. Они сидят за длинным столом, всего двадцать один человек, и поют, а в руках у каждого — хлеб. Такое странное зрелище…

Капитан. Старики, женщины и дети?

Радист. Нельзя ли просто спросить, безо всяких?

Ефрейтор. В какой мы стране?

Радист. Да.

Ефрейтор. Чушь.

Радист. Почему?

Ефрейтор. Они сразу поднимут тревогу: появился враг. Через какой-нибудь час нас поймают.

Лейтенант. Да, он прав.

Ефрейтор. А представьте себе — если мы в каком-нибудь километре от границы, в пятистах метрах…

Радист. Но надо же хоть примерно знать, где эта граница, иначе какой от нее толк.

Ефрейтор. А мы это узнаем.

Радист. Как? Рация вся к черту сломана.

Ефрейтор. Мы это узнаем. Будем говорить про всякую ерунду, вроде между делом, поп и проболтается, — я беру это на себя.

Радист. Может, мы в своей стране…

Капитан. Все возможно.

Радист. Мы в своей стране, но мы не спрашиваем, мы в укрытии — это главное, и в один прекрасный день, когда война давно кончится, окажется, что мы все еще сидим в укрытии, прямо как по уставу, и ни о чем не спрашиваем, и так никогда и не узнаем, что мы дома…

Ефрейтор. Дома, ты говоришь? В этих руинах?

Радист. А вы думаете, друзья, что на родине все будет иначе?

Бенджамин. Тихо!

Лейтенант. Он и вправду несет нам хлеб с вином?

Входит священник с вином и хлебом в сопровождении мальчика и раздает хлеб.

Священник. Это все, что осталось.

Капитан. Спасибо!

Священник. Как только вы съедите этот, надо будет испечь новый.

Летчики стоя молча едят хлеб и пьют вино; каждый отпивает маленький или большой глоток из кружки и передает другому.

Мальчик. Дедушка…

Священник. Они ничего тебе не сделают.

Мальчик. Когда перестанут стрелять?

Священник. Не знаю, сынок. С нами уже ничего не может случиться. Тебе совсем не нужно бояться; в тебя они уже никогда не попадут снова, сынок.

Мальчик. Что это за люди?

Священник. Я их не знаю.

Мальчик. Это были враги?

Священник. Не знаю, сынок. Они хотят есть.

Мальчик. Все хотят есть…

Священник. Возьми эту кружку, она пустая, и принеси другую!

Мальчик уходит.

Капитан. Это твой сын, папаша?

Священник. Нет.

Мальчик приносит другую кружку.

Ефрейтор. Послушай, это, должно быть, монастырь?

Священник. Был монастырь.

Ефрейтор. А где ближайшая деревня?

Священник. Ближайшая деревня… (Передает кружку летчику.) Ближайшая деревня… Ее уже нет.

Ефрейтор. Но какая-то должна быть ближайшая!

Священник. Не знаю. Не вижу. Хотя ты и прав, юноша: какая-то должна быть ближайшая, всегда, как бы далеко это ни было.

Ефрейтор. Так как же далеко?

Священник. Не знаю.

Ефрейтор. Ну примерно?

Священник. Ближайшая деревня, которую я знал, была совсем рядом с нашим монастырем; она сгорела, жители ее погибли, и с ними уже ничего не может случиться. Дальше начинаются леса, поля, где раньше зрели хлеба — в основном рожь, и овес тоже. За ними — болота, равнина, на которой постоянно происходят исторические сражения. Может быть, и следующая ближайшая деревня, которую я никогда не знал, тоже сгорела…