Анатомия Меланхолии

Сдается мне, однако, что кое-кто не согласен с моими рассуждениями и что хотя сказанное мной относительно положения людей ученых, в особенности церковнослужителей, справедливо, хотя положение это в наше время действительно жалкое и несчастное, хотя церковь испытывает ныне имущественный крах и церковнослужители имеют полное основание жаловаться, но все же существует и какая-то ее вина. В чем же она состоит и откуда проистекает? Если бы это дело было рассмотрено по справедливости, то наши доводы были бы обращены против нас же самих: если бы наши слова рассмотрели в суде истины, нас сочли бы виновными и неспособными оправдаться. Я признаю, что вина лежит и на нас: ведь не будь покупателей, не было бы и продавцов; но тому, кто глубже поразмыслит над этим, станет более чем очевидно, что источником этих бедствий являются всевластные покровители. Обвиняя их, я отнюдь не оправдываю полностью нас, виноваты обе стороны, и они, и мы; но все же они, по моему суждению, повинны больше; основания для такого вывода более очевидны, а посему они заслуживают большего осуждения. Что до меня, то если я поступаю не так, как хотел бы или должен был поступить, то усматриваю причину, как это делал при подобных обстоятельствах и Кардано[2023], meo infortunio potius quam illorum sceleri, скорее в собственной неудачливости, нежели в их порочности[2024], хотя и был в свое время обманут некоторыми из них, и хотя у меня, как и у других, есть справедливые основания жаловаться; и все же мне следует скорее пенять на собственную нерадивость. Я всегда был как тот Александр в жизнеописании Красса у Плутарха[2025]; он был наставником Красса в философии и хотя на протяжении многих лет был близок с богатым Крассом, остался впоследствии таким же бедным (чему многие весьма удивлялись), каким и был, когда впервые пришел к нему; он никогда ни о чем не просил, а посему ему никогда ничего и не давали; путешествуя с Крассом, он одолжил у него шапку, но по возвращении тотчас отдал ее. У меня тоже были такого рода приятели среди людей знатных и образованных, однако мы в большинстве случаев (за исключением простой учтивости и обычных знаков уважения) расстались друг с другом так же, как и встретились, они дали мне ровно столько, сколько я просил, а я… Так, Александр аб Александро{1579} отвечал Иерониму Массиану, удивлявшемуся, quum plures ignavos et ignobiles ad dignitates et sacerdotia promotos quotidie videret [когда он наблюдал, как нерадивых и недостойных людей чуть не каждый день продвигают на высокие должности в государстве и церкви] и, в то время как другие выходят в люди, Александро остается все в том же положении, eodem tenore et fortuna cui mercedem laborum studiorumque deberi putaret, хотя считал, что тот заслуживает этого отнюдь не менее других; так вот, Александр аб Александро отвечал на это, что он вполне удовлетворен своим нынешним положением и не честолюбив, и хотя objurgabundus suam segnitiem accusaret, cum obscurae sortis homines ad sacerdotia et pontificatus evectos [он корил и винил себя за лень, наблюдая, как люди весьма темного происхождения получали не только приходы, но и становились епископами], и хотя Иероним упрекал его за то, что он чересчур застенчив, тот оставался верен себе (Genial. dier. lib. cap. 16); что же до меня, то хотя я, возможно, недостоин носить книги Александра, но все же некоторые самонадеянные доброхоты обращались с подобного рода речами и ко мне, на что я отвечал, сходно с Александром, что мне вполне достаточно того, что у меня есть, и это куда более того, что я заслуживаю; я согласен с софистом Либанием, который (когда император предлагал ему различные почести и должности) отвечал, что предпочитает скорее оставаться talis sophista, quam talis magistratus [таким, как он есть, то есть софистом, нежели должностным лицом, как другие{1580}]. Имей я сейчас возможность выбора, я столь же охотно остался бы Демокритом Младшим и privus privatus, si mihi jam daretur optio, quam talis fortasse doctor, talis dominus [предпочел остаться безвестным частным лицом, нежели доктором богословия или епископом]. Sed quorsum haec? [Но, собственно, чего ради я все это говорю?] Что касается остального, то это с обеих сторон facinus detestandum [отвратительное преступление]: продавать и покупать приходы, присваивать то, что по законам божеским и человеческим было даровано церкви; происходит это вследствие алчности и невежества тех, кто заинтересован в такой практике; я поставил на первое место алчность, ибо в ней корень всех подобных злоупотреблений, она побуждает этих аханоподобных стяжателей{1581} заниматься симонией, идя на прямое святотатство (и многое в том же роде), навлекая тем на себя и на других гнев Божий[2026], чуму, месть и прочие тяжкие кары. Это ненасытное желание грязной наживы и обогащения у некоторых настолько велико, что их не заботит, какими путями они этого достигли — справедливыми или неправедными, per fas et nefas? мытьем ли, катаньем — лишь бы добиться своего. Другие же, промотав все, что они имели, разгулом и расточительностью, делают своей добычей церковь, чтобы поправить свое положение, грабя ее, подобно Юлиану Отступнику[2027], лишают священников их доходов (присваивая себе добрую их половину, как замечает один выдающийся наш современник)[2028]{1582} «и лишая их средств к существованию», вследствие чего невежество все возрастает и все меньше остается знатоков христианства, ибо кто же после этого станет посвящать себя богословию или избирать эту стезю для своего сына, когда после стольких истраченных на это непомерных усилий ему не на что будет жить? Но чего же они всем этим в итоге добиваются?

2017

Джо Хоусон, 4 ноября 1597. Проповедь напечатал Арнольд Хартфилд. <Хоусон был студентом того же Крайст-черч-колледжа, что и Бертон, а в 1619 году стал оксфордским епископом; его проповедь была посвящена симонии. — КБ.>].

2018

Pers. Sat. 3. [Персий. Сатиры, III <85: «Вот ради этого ты побледнел, а иной без обеда» (пер. Ф. Петровского), — но у Персия эта строка дана в несколько ином контексте>.]

2019

E lecto exsilientes, ad subitum tinti