Страница 31 из 35
[4] У другой комнаты, рядом, в дверях вы видите ту, что молча и уныло, с потупленными глазами, вся разлохмаченная, глядит в землю, никогда не поднимая лицо, напротив, с очами долу, так недвижно смотрит вниз, что кажется, ее взор сосредоточен на земле: это Марция Корнелия, из страны инсубров,[521] сыздетства страдавшая от меланхолических влияний, поэтому вы видите, сколь дик ее вид и черты ужасны, а среди прочих влияний, часто терзающих ее воображение, это — подлинно жестокое: много раз ей мнилось, что она превратилась в шелковичного червя, потому она только и делает, что жует листья тутовника, утверждая, что сохраняет таким образом свою жизнь; вы можете видеть, что эмблема и мотто, помещенные над ее дверью начальником Больницы, сообразны ее недугу: эмблема — кокон с червем внутри, а с одной стороны — ветвь тутовника и мотто, составленное из таких слов: Et mihi vitam, et aliis decus («И мне жизнь, и другим красу»).
[5] Но сделайте милость, обратите взгляд немного вперед и посмотрите на ту палату, с открытой дверью, где женщина, имеющая при себе игольницу и корзинку с нитками и шелком для шитья, оставив должное занятье, спицей в руке прокалывает мух и пауков вместо работы над шитьем; ее зовут Марина из вольсков;[522] она столь ленива и нерадива, что день напролет вместо серьезной работы занимается безделками и причудами: поэтому начальник Больницы назначил ей эмблемой ветхого старика, бегающего за бабочками, с уместным мотто: Quo gravior, eo segnior (« Чем степенней, тем бездельней»).
[6] Четвертая палата, идущая следом, если вы вглядитесь (ибо двери ее открыты настежь), отделана наподобие харчевни, и в ней лежит простершись женщина с распущенными волосами, с тирсом в руке и тимпаном поблизости, инструментом, на котором играют на празднествах бога Вакха: это одна из тех древних менад, что зовутся у иных вакханками, у других — стимелами, ибо стрекает их Лиэево неистовство: на сих празднествах эта, по имени Терония Гельвеция, с головой, полной греческого вина и треббьяно, не делает ничего другого, как кружится, потрясая тирсом и звеня тимпаном, во всяческих весельях, и наконец, совсем опьяневшая, простирается на земле таким манером, как обнаруживается ныне; поэтому для нее создана эмблема с девизом, соответствующим ее опьянению, представляющая сороку с полным ртом вина,[523] и с такой подписью: Hinc silens, hinc loquax («То молчаливая, то говорливая»).
[7] Другая, которую вы видите в палате внизу, берет в руку фонарь, чтобы осветить прялку и веретено, хотя на дворе полдень и солнце озаряет своими лучами все полушарие: это безумица слабоумная и беспамятная, которая не помнит, что ей надобно делать; зовут ее Орбилия беневентанка;[524] эмблема и мотто весьма сообразны ее помешательству: эмблема ее — крот, по природе слепой, а мотто: Haec oculis, haec mente («Та глазами, другая умом»).[525]
[8] Эта, злополучная и жалкая, которая, увидев, что вы смотрите в ее палату, мигом спряталась за стульчаком и натянула на себя плащ и покрывало, — некая бабенка, всеми прозываемая Лючьеттой из Сутри, во всех делах своих столь безвольная, что иногда идет зажечь огонь, но едва почует веянье мехов, валится назад на три локтя, страшась этого веянья. [9] И этот род безумия нельзя искоренить из ее головы, хотя тысячью опытов разные врачи тщились исцелить ее, вследствие чего у нее над дверью помещена уместная эмблема, изображающая кролика, роющего землю, с девизом: Huic fuga salus («Ему спасенье в бегстве»): потому что она, подобно кролику, не мнит себя в безопасности, если не спрячется таким манером, как вы видите.
[10] О, не пренебрегите поговорить с той, одетой в серое, у которой зоб столь огромен, что она может забросить его за плечи, если хотите слышать подлинно скудоумную, ибо это — Менега из Вольтолины, дочь Тоньяццо Панады[526] и его жены Матии, которую однажды уверили, что корова влюбилась в лягушонка, он же, подвигнутый сочувствием к ней и не зная, что еще сделать к ее удовольствованию, позволил себя проглотить, когда она пила из реки, и, плавая внутри нее, проник в ту хлябь, где корова зачинает, и, помочившись туда, сделал так, что она через три года родила животное с ногами лягушки и всем прочим от пятнистого быка, вроде венгерских, так что начальник Больницы, видя ее простоту и дубоватость, поместил над ее палатой эмблему, которую вы видите, изображающую быка с кольцом в носу, и девиз Quocumque rapior («Ношусь повсюду»), ибо нет, пожалуй, эмблемы, более подходящей и сообразной ее помешательству, чем эта.
[11] В другой келье, которую вы видите, находится одна убогая, с мозгом скудным и ветреным, — создание, какого я не видывал в свете, по имени Орсолина из Капуи: такое у нее свойство, что если велишь ей прибраться в доме, она берется обрезать себе ногти, и раньше настанет вечер, чем она с этим кончит; а иногда, когда ей велено приготовить щелок для стирки, она подносит рот к трубке чана и дует туда три часа, как блажная, и в подобных сумасбродствах эта несчастная лишилась всякого доверия, так что если ты скажешь ей опорожнить урыльник, будь уверен, что она, подобно ребенку с шариками и тысячей других игрушек, убьет на это часа два и наконец вернется с пустым ящиком или же с урыльником, побитым и треснувшим, ибо такова ее несуразность. [12] Поэтому вам не покажется удивительным, что господин хранитель Больницы поместил над ее дверью эмблему с мотыльком, порхающим вокруг пламени, и девизом на испанском: Ni mas, ni menos («Ни больше, ни меньше»), ибо как нет созданья скудоумней мотылька, который вьется там, пока не спалит себе крылья, так нет скудоумия, способного тягаться с ее скудоумием.
[13] С ней кажется схожа та немысленная и безрасчетная, что забывает о веретене, когда прялка рядом с ней, и сейчас полна изумления, а ее глаза глядят на вас, будто она никогда в жизни не видела человека: она зовется Тадия из Поццуоло, и среди прочих ее нелепостей известнейшая эта: однажды хранитель Больницы велел ей почерпнуть немного воды из цистерны, чтобы подать на стол, но, вместо того чтобы взять ведро, эта тупоумная взяла горшок, в котором варилась капуста, и принесла на стол это полноводное варево, показав свою глупость всем присутствующим и дав им немало удивления, удовольствия и забавы; поэтому ей придана эмблема, которую вы видите, с гусем на верхушке плетня и девизом: Frustra nitor («Тщетно силюсь»),[527] каковая эмблема с девизом призвана обозначать, что, как гусь — животное тупей всякого другого и не может перелететь плетень, так она, за что ни возьмется, все делает несуразно, затем что у ней ничего не выходит, как следует.
[14] Почти того же выводка кажется та нескладная и неуклюжая Маргерита из Болоньи, что живет в этой палате ниже; когда бы не обреталось в свете другого знака или следа ее неуклюжести, одного было бы более чем довольно: посланная однажды некоей дамой к евреям в контору, с поручением взять напрокат некоторые браслеты и серьги, как у нее делывалось на карнавальные празднества, та пошла к хозяйкиному ларцу и взяла пару браслетов, которые были у той в коробочке, купно с некими прекрасными серьгами, и отнесла их еврею, говоря, что-де синьора моя госпожа посылает эти вещицы, чтобы сдать их напрокат, и вернулась из этой комиссии, на славу осмеянная хозяйкой за скудоумие, какого другого не сыщешь, и очень долго в этом доме ни о чем ином не говорили. [15] Поэтому, как вы видите, хранитель Больницы подобающим образом поместил здесь в качестве эмблемы филина,[528] с девизом: Ipse ego, et ego ipse («Это я, и я это»).
521
Инсубры — кельтский народ, населявший Цизальпийскую Галлию, их главным городом был Медиолан. Ономастика и топонимика этого раздела — преимущественно античная.
522
Вольски — италийское племя в Лации.
523
Ср.: V. 9.
524
Женский вариант беневентца Орбилия (VI. 6).
525
То есть крот (talpa, женского рода) слеп глазами, а Орбилия — умом.
526
Барелли (Garzoni 2004, 170) указывает, что Тоньяццо Панада скомбинирован из двух персонажей Фоленго, Tognazzus (Baldus. IV. 164 etc.), Pa
527
Возможно, мотто на основе сентенции «Тщетно силиться — свойство безумия» (Adagia 1575, 1254).
528
См.: XI Мол. 2.