Аристо без смерти

Из последних сил ковыляю к Хренову. Не мог убийца трёх десятков магов так просто сдаться. Его правый кулачище сжат. Из последних сил я разжимаю стальные пальцы. Вот оно! Сердце ведьмы, уцелевшее в адском пламени. Ножом разрезаю кровавый трофей на две части. Ту что меньше проглатываю не жуя, большую часть запихиваю в пасть Хренова. Выживи, монстролюб и бешеный пёс. Выживи! Ты тоже маг. Тебя не должно быть так просто убить.

Способность ясно мыслить понемногу возвращается, когда боль начинает стихать. Снегов и правда был слабаком. Другие маги намного опаснее. Нужно лучше готовиться к схватке. Огородничий… Теперь, когда ключ Гореловой навсегда потерян, он остаётся моим последним шансом. А ведь он ещё сильнее. Больше никакой самонадеянности. Оба раза я был не готов к схватке, и побеждал только потому, что не могу умереть. И в этот раз за победу пришлось заплатить. За твои просчёты платит всегда кто-то другой. Так было, так есть и так будет.

— Сталин, чтоб тебя! Ты меня вообще не слушал? Чуть весь лес не пожёг…

Хренов, родненький, очнулся и, поднатужившись, встал на ноги, с трудом удерживая равновесие.

— У тебя хрен припалило, я как мог сгладил неловкость момента.

— Ага. У тебя тоже. Но у тебя хоть волосы остались.

И правда, великан лишился своей и без того многострадальной бороды, а лысина, которую он задумчиво начал тереть, сразу начала отражать огненные блики. Впрочем, от этого великан стал выглядеть моложе, я думал что он почти старик, как архимаг, а оказалось он не старше Снегова.

Свои волосы за неимением поблизости зеркала я ощупал руками. Нет, кое-что и правда осталось, но в любом случае придётся теперь искать цирюльника. Ага, среди ночи, после пожара который видели издалека. Нет уж. Я снова поднял выпавший из обожжённой ладони нож, на котором ещё оставалась кровь из сердца ведьмы и начал брить черепушку, пока не привёл её в более-мене приличный вид.

— Закончил красоту наводить? Пошли в избушку, у меня там лекарство.

— От ожогов?

— От всего.

Пока мы, словно два контуженых бойца, добрели до избушки, ночь уже перевалила за половину. На месте с непередаваемым удовольствием я отмыл копоть холодной водой из кадки, натянул предложенные хозяином безразмерные штаны с рубахой и принял грамм двести «лекарства», настоянного на том самом мухоморе из рук загадочной лесной девицы. После увиденного преображения «Большого папочки», оставалось только догадываться, как лесные девицы выглядят на самом деле, и была ли оговорка в любимой песне Хренова действительно оговоркой.

Глава девятнадцатая. Воспоминания о большом холме

Вернувшись в Академию я не пошёл в комнату, а сразу ввалился в библиотеку. Благо именно на такой случай вместе с одеялами я заначил там запасной комплект формы, в который и начал переодеваться.

— Одежда на тебе так и горит, — съязвила кукла. — И где же ключ, ради которого мы устроили эту авантюру?

— Хотел бы я сказать, что кое-где спрятал его, чтобы тебя позлить, но как видишь, — я приосанился и развёл руками в стороны, — его нет. Придётся добывать у Огородничего.

— Я понимаю, что ругать тебя бесполезно. Но не мог бы ты для начала одеться? Или хотя бы прикрыть свой отросток. Я не привыкла к подобным зрелищам и, к величайшему моему сожалению, не могу отвернуться или прикрыть глаза руками.

Я улыбнулся, манера общения Рашимилы даже как-то добавляла этому месту уюта, и натянул штаны.

— Между прочим, многим девушкам подобные зрелища очень даже нравятся. Надо только немного привыкнуть.

— Нравятся настолько, что исполнитель главной роли прячется от поклонниц по подвалам? — ожидаемо съязвила Раша. — Хотя понимаю, должно быть это связано с человеческим телами. Возможно будь у меня такое, это зрелище доставило бы удовольствие и мне…

Натянув рубашку я замер, очень уж тоскливо прозвучала последняя фраза.

— Раша… Ты ведь не всегда была куклой? Твоя память ведь возвращается. Ты помнишь что-то до встречи с Рашимилом?

— Нет. Рашимил был всегда. Он меня создал. Я ведь его тайное оружие, его сокровище, не забывай. Но в чём-то он был лучше имперских архимагов. При нём я не сидела по подвалам. Я могла свободно передвигаться по всему поместью. Даже выходить в лес.

— А ты бы хотела… Хотела снова выйти наружу? Я мог бы взять тебя с собой, хотя бы в тот же лес. Тем более там без рассада стало безопасней.

Кукла молчала. Слишком долго для эффектной паузы.

— Ты делаешь ошибку, Сталин. Относишься к проклятому артефакту как к человеку. Это обязательно тебя погубит. Я не человек. Я не одна из вас.

— Знаешь, меня тоже не считали человеком. И я тоже был оружием… Проклятым оружием. Ты предупреждаешь меня об опасности, а это человеческий поступок, Раша. И можешь не называть меня Сталиным. В конце-концов это не моё настоящее имя…

— Хорошо, буду называть тебя Бессмертным Дураком. А теперь мне нужно работать над твоей проблемой. Спи или читай. Мне всё равно. Главное не мешай.

Несмотря на тон, который больше напоминал холодный душ, голос в голове уже не казался таким уверенным, он становился всё более… человечным? Однако давить на Рашимилу и правда не стоило, так что я просто вытянулся в уже ставшей родной нише и провалился в болезненный сон, который всегда приходит после очередного ранения.

Эта ночь светлее, чем иной день. Небо ясное, и лунный свет проникает в каждую ложбину. Предметы в серебряном сиянии выглядят иначе. Таинственно, даже чужеродно. Сейчас бы просто лечь на травку и уставиться на небо — сегодня можно разглядеть даже рукав Млечного Пути. И мечтать о том, чтобы оказаться там, среди звёзд, где нет грязи, шума, нервной тряски. Где нет людей.

Не в этот раз. Сегодня я охочусь на крупного зверя с железной шкурой. Боевая машина неуклюже переваливается по холмистой местности. Обычно эти гробы на колесах выдают приличную скорость, но ночной сумрак и неровности на пути заставляют водителя быть осторожным. Наверняка набит людьми (удобнее конечно считать их не людьми, а просто врагами). Это их ругань заставляет водителя ехать медленно и аккуратно. Они не видят меня. Точнее нас. Айван весь дрожит от предвкушения. На само деле его зовут Ваней, но все новички придумывают звучные прозвища, и некоторые к ним прилипают до самой смерти. Толку от напарника ноль, так волнуется, что и в упор промажет. Но должен же кто-то обстреливать новичков. Толкаю его в плечо чтобы не суетился, и паренёк замирает.

Экипаж машины войны не видит меня. Луна и Ночь, верные подруги, скрывают нежным покрывалом. А тепловизоров у врагов либо нет, либо они не умеют ими пользоваться. Поднимаю трубу гранатомёта, краем глаза следя, чтобы Айван не оказался возле выхлопа, с него станется. Разум высчитывает идеальную траекторию снаряда. Идеальное место я приметил ещё давно, и железный зверь послушно движется к ловушке. Небольшой пригорок, из-за которого видно только башенку, чтобы перевалить через него машина ещё больше замедляет ход, а на подъёме на миг показывает почти беззащитное брюхо.