Страница 9 из 126
Сколько я ещё ухитрилась пропустить у себя под носом?
– Твой Олкест, – Гриз вторично пытается поймать равновесие, – говорил, там община. Не бэраард… пустые, много пустых. Научил, кого спросить, кому сказать. Говорил – там хорошие люди, помогут.
И наверняка ведь они ещё раньше Перекрёстков обговаривали – Хаата начала пропадать где-то в конце года. И Янист не обмолвился ни единым словом – это же не его тайна. Да и едва ли Хаата с ним откровенничала – спросила, да и всё.
Гриз стоит, пытаясь унять головокружение. От бесконечного дня и внезапного понимания.
– Это не первые, кого ты отправляешь.
Хаата отворачивает лицо – чтобы не дать Гриз увидеть что-то лишнее.
– Знаю тебя, сестра. Говорю: не ходи, не помогай. Зелья, деньги, община – всё есть… будет. Не надо, не помогай. Не затем тебя сюда звала.
Гриз кажется, что она видит – стыд. В склонённой голове Хааты, в приглушённом голосе, в пальцах, терзающих грубую накидку.
– Хотела, чтобы ты увидела. Чтобы поняла.
Больше Хаата не говорит ничего – прерывисто выдыхает и растворяется в тенях деревьев.
* * *
К оконному стеклу липнет раннее тепло: на юге зимы коротки. Дикт прогнал суровые ветры на восток, и стекло покрывается серо-серебристой тонкой взвесью. Похожей на ту, что в глазах безумных даарду.
Водная Чаша бросает на стол голубоватые отблески. Гриз прикрывает светильник из желчи мантикоры, и отблески заполоняют комнату – как те, в подвале.
Вот-вот в оконное стекло ударятся ладони: «Освободи! Освободи!!»
Узников, которые теперь стали жильцами в её крепости. Крепость разрослась за годы. Превратилась в город, наводнённый жильцами: терраанты и нойя, охотник Норн, его жена и маленький сын, Истинный варг с фениксом и другие варги…
Так много всех и всего. Иногда кажется, крыши царапают рёбра.
Страницы древника кажутся зеленоватыми из-за отсветов Чаши. Гриз тихо поглаживает шершавую бумагу, по которой змеятся строки и имена.
Йенна из Тильвии – не отвечает. Ковчежники Даматы – не пожелали говорить. Эммент, отшельник из Ракканта – не отвечает. Дана из ковчежников Ирмелея – ушла из группы, и в группе не знают – куда… Община в землях Акантора – отказались разговаривать сразу.
До всех не дотянуться, всех не охватить одним вечером. И одной Чашей. Имена варгов и общин сплетаются на зеленоватой бумаге. Образуют узлы.
Всё связано.
Безумие зверей в питомнике. Проклятие Врага Живого. Юный Мастер, уверенный, что место природы – у ног человека. Пастырь с фениксом в Энкере…
«Теперь я понимаю, как чувствует себя маг без Дара Варга, впервые зашедший в клетку, где полно разных бестий. Ты знаешь, что они все как-то связаны между собой – но чего они хотят и что от них можно ожидать…
Слишком много вопросов. Слишком призрачны знаки.
У варгов говорят, что когда бестия выходит на пик магических сил – она «полна» или «заполнена»… Как алапарды в момент кровной мести в Энкере. Или яприли и мантикоры, разрушающие стены, сносящие деревья.
Всегда думала, что это просто выражение, теперь же, после того, как увидела «полные сосуды» – тех несчастных в подвале…
С детства я слышала о том, что всё в этом мире связано – просто у варгов и бестий чуть более тесная связь. И всё, что я успела увидеть после своего обучения – только подтверждало это. Я не верю в совпадения и не верю, что эти силы пришли в движение сами по себе, без веской причины.
Варги-на-крови убивают охотников.
Истинный с фениксом пытается спасать жизни.
Прогрессисты утверждают, что идёт война, и хотят уничтожить варгов.
Всесущий сводит с ума свой же народ.
Хотят ли они разного – или на самом деле хотят одного… должна была быть причина. Событие, слово, дело, человек – кто-то или что-то, что начало это.
Терраанты говорят: корни всегда уходят под землю. Как глубоко могут увести эти корни?»
Гриз ставит вопросительный знак и ждёт, пока высохнут чернила. Пальцы ломят: слишком долго писала, уже глубокая ночь. Но всё равно кажется – сказано мало.
За окном начинает шуршать целительный, предвесенний дождь. Гриз поднимается и подходит к окну, приоткрывает – и ей слышится за пеленой дождя – знакомый смех.
Старушечий, ободряющий.
Земля давно взяла старую наставницу, и теперь она соединилась с Вечной Жизнью – может быть, дождь теперь взял её смех.
«Мы все строим своё, – звучит в чуть скрипучем смехе. – Дворцы и норы. Гнёзда и корабли. Но потом налетает вихрь – ломает стены и уносит наши здания. Что ты будешь делать, если придёт вихрь, девочка?»
Быть крепостью, – отвечает Гриз. – Держать мои стены. Защищать тех, кто там, внутри. Вряд ли я смогу спасти многих. Но ты сама говорила – я плохо умею останавливаться.
Что же тебе нужно, моя маленькая крепость? – ласково спрашивает смех дождя. – Что укрепит твои стены? Сделает сильнее – башни? Нерушимыми – ворота?
Гриз растирает брызги по лицу – умывается лаской холодного дождя. И прикрывает глаза, нащупывая внутри себя ответ, который на самом деле найден уже давно, просто хранился в кладовых до нужного момента…
До ночи, наполненной тихим смехом пробуждённой земли. Переломной ночи, полной строк, решений – и бесшумных шагов. Незаметных: половицы в сговоре с непрошенным лазутчиком в крепости, которая обречена выстоять.
Шаги приближаются вместе с горячим, насмешливым шёпотом:
– Не знал, что ты любишь сквозняки, аталия.
Так говорят воры. Или сны.
УНА МАРДЖЕН
Сны серебрятся вокруг меня. Переливаются в темноте коридора, по которому я крадусь. Мерцают, клубятся, тянутся к моей ладони. За окном – дождливая, скверная ночь, в такие ночи хорошо спится, и я иду по дорожке, полной суетливых теней, а чужие сны летают вокруг, просачиваются из-за дверей в коридор, уплывают в стены и растворяются в воздухе.
Это так прекрасно, что здесь только я и они.
Днём всё слишком громкое и яркое: Аманда с травами и котлами, Мел со своими ножами, и этот Олкест, а ещё Лайл (Лайл, правда, добрый, просто болтает, он мне почти что нравится). И ещё есть вольерные, и Йолла – всегда громко топает и кричит, и эта… ну, Арделл. Все они лезут и не смолкают, пыжатся, будто мир спасают или что-то вроде этого, и их тени постоянно мечутся, прыгают, тоже как будто кричат.
Хочется надеть на себя футляр, уйти в тени совсем, залезть в угол и не смотреть. Но здесь очень трудно побыть в одиночестве: во дворе достаёт Фреза, или пьяная мамочка Йоллы. Потому днём я заслоняюсь тенями и волосами, я – серая мышка, та самая Уна – незаметная ученица травницы, потому что ей, бедняжке, не повезло с Даром…
Мама так считала. У неё было пять нормальных детей – шумных, как щенки, визгливых, как поросята. И я. «Моль какая-то, куда её», – жаловалась она соседкам, а когда я получила Дар – стало совсем плохо, потому что кто меня возьмёт такую замуж, моль-Сноходца, и кто меня будет учить, и за какие деньги.
Она всем говорила, какая я никчёмная: соседкам, и молочнику, и жрецам в храмах. И Аманде – когда тринадцать лун назад мать решила устроить «семейный выезд в зверинец при питомнике». Аманда просто попалась на пути – шла куда-то с кофром. И это она сказала маме, что у меня – редкий «Дар Перекрестницы», ни у кого такого нет, и я смогу хорошо разбираться в травах и зельях (она ещё прибавила это своё красочное, как у всех нойя – «травы ведь тоже спят» или что-то такое). Мать ещё три дня думала и узнавала, а потом решила, что с меня будет хоть какой-то толк, если стану травницей. И отдала в обучение к нойя. Просто вытряхнула, как вредное насекомое из дорогой шубки. Отец не возражал, и они с братьями и сёстрами даже не написали мне ни разу.