Страница 7 из 126
Гриз засучивает рукава – и набрасывается на дела с ожесточением. Распихивает кое-как, перед вечерним кормлением выскальзывает из их цепких лапок и спешит в свою комнату. Озираясь по пути: вдруг опять налетят?
Хаата возникает на пути внезапно. Поднимается из тени корявой яблони – лица не видно из-за грубого шерстяного капюшона.
– Что с твоим племенем, сестра?
Гриз останавливается и выдыхает обречённо. Это из тех дел, которые нельзя упустить – хотя бы потому, что Хаата наконец-то перестала ускользать и молчать.
– Я не знаю, Хаата. Правда, не знаю. Кто-то использует Дар на крови. Несколько варгов, которые действуют заодно против людей. Сегодня вот больше сотни погибло.
– Дурные знаки прочтёшь по снегу, – бормочет даарду, раскачиваясь. – Пока травы ещё не проросли. По шёпоту, когда крик ещё не раздался. Среди ваших тоже есть те, кто слышит. Читает знаки. Чует, что идёт.
Снова хочет стать тенью: шагает назад, приникает к коре, вот-вот – и ускользнёт за зимним ветром. Гриз Арделл подаётся следом. Прихватывает даарду за рукав:
– Постой. Теперь спрошу я. Раз уж ты не хочешь мне пояснить – какие знаки ты видишь или куда уходишь – я задам другой вопрос. Только один вопрос. Хаата, – она переходит на язык терраантов: – Что с твоим племенем?
Даарду передёргивается, как от сильного озноба, обхватывает хрупкие предплечья – и теперь вздрагивает и шипит уже от боли. Понимание окатывает Гриз волной холодного воздуха.
Она подходит к даарду вплотную и осторожно заставляет её оголить руки.
По землистого цвета коже бугрятся синеватые рубцы. Распухшие и безобразные шрамы. Ало-коричневые ожоги. Недавние.
– Хаата… зачем? – Гриз делает движение в сторону «Ковчежца»: позвать Аманду, крикнуть, чтобы взяла кофр, тут работы не на один вечер. Но даарду вцепляется в неё пальцами-прутиками. Приближает лицо и шепчет, обдавая запахом умирающих листьев:
– Затем, чтобы быть дурным сосудом, сестра. Корни уснули до весны. Но птицы ещё говорят. Добрым сосудам нынче плохо, говорят они. Они всё больше полны до краёв. И они всё больше слышат…
– Полны до краёв чем? – Хаата издаёт высокое, осторожное шипение, и Гриз просит мягко: – Взгляни на меня. Ты говорила – мне откликаются все… так отзовись мне. Я не хочу препятствовать тебе – я только хочу разобраться и помочь.
Из-под капюшона слышен частый стук зубов. Пальцы Хааты – крепкие корешки – впиваются в руки Гриз. Врастают.
– Идём, – выдыхает даарду. – Идём, сестра. Помочь не сможешь. Но увидишь.
Они не берут «поплавок». Идут через вир, даарду перевивает их пальцы перед шагом, обозначает: «Альшента, речной порт, идём туда, сестра» – и Гриз вцепляется в эти слова, не успев ничего осознать.
Осознаёт, когда они поднимаются по скользким каменным ступеням, кивают сонноглазому дежурному в здании портала.
Альшента – это северо-запад Вейгорда, где-то на границе с Вольной Тильвией. Возле города – крупный речной порт, стоящий на Морвилье – самой крупной реке Кайетты.
В подступающих сумерках порт вырастает впереди – запах смолы и рыбы, покрикивание грузчиков, нагромождение складов, «деловых домов», яркие огни кабаков. Но Хаата тянет за рукав в сторону от порта, на неприметную тропу, а потом в холмы – на такой местности удобно скрывать контрабандные базы…
Здание похоже как раз на такую базу – или на одиноко стоящий склад. У хозяина помятая физиономия бывшего пирата и протез руки. По Хаате скользит равнодушным взглядом, Гриз окидывает цепкими прищуренными глазками. Жестом показывает – входите – и шаркает куда-то вглубь помещения.
По тому, как ловко даарду пробирается между старыми ящиками вдоль стен, становится ясно, что она бывает здесь часто.
Это и впрямь бывшая база контрабанды – а может, она использовалась для работорговли, потому что Хаата отыскивает тайный люк, ведущий в подвал. Они спускаются по ступенькам в полутьму, и в этой полутьме есть живое. Что-то дышащее, подвывающее. Пахнущее кровью и умирающими листьями.
– Хаата…
Светильники из ракушек флектуса вливают в подвал тоненькие ручейки призрачного голубоватого света. Можно рассмотреть прочную, частую решётку, которой немаленький подвал перегорожен надвое. За решёткой – вороха соломы и скорченные тела.
Изломанные позы – как после агонии. Лица повёрнуты в сторону решётки, глаза открыты, но бессмысленны, тусклы и неподвижны. Двигаются лишь руки – тонкие землистые пальцы изранены и с обломанными ногтями. Пальцы разрывают солому, скребут надёжную, каменную кладку пола – безостановочно, словно пытаются непременно докопаться до земли, вцепиться в неё, прорасти, а потом…
Что потом?
Их восемь, и они из разных общин даарду – видно по отличиям в одежде. Трое мужчин, пять женщин. Разный возраст – тому пареньку лет четырнадцать, а женщина у самой решётки – глубокая старуха…
– Что это, Хаата?
– Добрые сосуды, – отвечает даарду. Она стоит рядом – и в птичьем голосе боль. – Полные сосуды… Гляди.
Глаза старухи останавливаются на лице Гриз. Всё с тем же бессмысленным выражением на лице даарду медленно поднимается на ноги, склоняет голову – едва ли не до хруста шеи, и не своим, грубым голосом говорит на общекайетском:
– Освободи.
Рядом с ней встаёт истощённый молодой мужчина – лицо с синяками и царапинами. Приникает к решётке и ползёт по ней вверх, словно плющ, и тоже просит – всё тем же хриплым, грубым голосом, будто в горле застряло что-то распухшее:
– Освободи.
– Освободи… – шепчет юный паренёк, уставясь через решётку.
– Освободи, – царапает стену хрупкая женщина лет сорока. Они теперь поднимаются разом – или их поднимает невидимая рука, потому что в глазах – всё та же пустота, бездумная, перемешанная с немым, задавленным страданием.
– Освободи, – голоса перемешиваются, сливаются в единый, утробный гул, и Гриз невольно делает шаг назад – ей кажется, это гул моря, и сейчас налетит волна…
Восемь тел разом ударяются о решётку, протягивают через прутья руки – и исторгают из себя единый, пронзительный вопль:
– Освободи! Освободи! Освободи!!
Скрюченные пальцы царапают воздух, изломанные ногти, искажённые лица – и пена на губах: даарду бьются и кричат невыносимым, высоким криком, и Гриз видит, что их руки искалечены точно так же, как у Хааты.
Хаата смотрит на собратьев с упрямым, злым выражением на лице. В голубоватом сумраке глаза её горят зелёным. Когда Гриз невольно подаётся навстречу к протянутым рукам, израненным пальцам – Хаата отталкивает её назад. Прикрывает лицо рукавом и швыряет сквозь прутья решётки маленькую хрупкую ампулу, которая взвивается бирюзовой дымкой.
«Бирюзовый сон» – одна из ампул с патрулирования.
Вслед за Хаатой Гриз отходит назад, вытаскивает и натягивает антидотную маску. И ждёт действия зелья – ждать приходится почти две минуты, хотя средний яприль обычно засыпает мгновенно.
«Осво-бо-ди…» – словно шторм стихает по ту сторону решётки, и удары волн о берег становятся всё реже. – «Ос…во… бо…»
Тела корчатся на соломе – и на той грани, когда уже близок сон, даарду как будто начинают приходить в себя: кто-то рассматривает руки, мальчик всхлипывает…
Потом – тишина. Сонный присвист восьми терраантов в подвале. Тусклый перламутр флектусов. И лицо Хааты – такое же мертвенное, как и у её сородичей.
Но Гриз кажется – есть что-то ещё. Что-то, увиденное или почувствованное не так уж и давно. Слабый запах плесени, а может, паутины – в каменных стенах подвала. Тонкая-тонкая серебристая плёнка – глаза терраантов словно затянуты паутиной, пока они кричат и бьются – рассмотреть сложно, но если прикрыть глаза, вспомнить, всмотреться мысленно…
– Добрые сосуды, – повторяет Гриз. Подходит, касается узловатых пальцев старой даарду. – Полные сосуды…
Сколько уже к ним не обращались из общин даарду? С лета, не меньше. Раньше звали постоянно – помочь животным при общинах. Полечить тех, кто пострадал от охотников или морозов. Да и эти заметки в газетах – она не читает газеты, нет времени, но посетительницы судачат, да и Лортен, бывает, забегает с пересказами новостей.