Страница 4 из 41
А год и вправду был очень сухой, год Кояна[1], как говорят старики-казахи.
Бурая весной принесла еще трех детенышей. Теперь в семье было семь бобров.
Наступили жаркие знойные дни, дождей не было совсем. Речка превратилась в маленький ручеек, ключи перестали источать воду. И все же Бобровый плес был полон до краев. Седой внимательно следил за плотиной. Вся жизнь бобров заключалась в этой воде.
И они пережили бы сухое лето, если бы не медведи…
В этот сухой год к Бобровому плесу потянулось на водопой множество диких зверей. Приходила и семья медведей. Их было трое: медведица-мать, маленький медвежонок и еще прошлогодний-пестун. Когда купалась эта троица, вода перехлестывала через плотину. Но это бы не беда! Только медведи придумали и вовсе несуразное. Самый маленький становился под плотиной, а старший-пестун раскидывал ветки и бревна, пока водопад не обрушивался на медвежонка. Визг и рев играющих зверей потрясали лесную тишину.
Напрасно подплывал Седой и с угрозой хлопал своим плоским хвостом по воде — медведи не обращали на него никакого внимания.
Медведи, наигравшись, уходили, и бобры каждый раз принимались заделывать, повреждения. Так повторялось изо дня в день.
Бобровый плес все мелел, пересыхающая речка не успевала наполнять плотину. Вход в нору всегда начинался под водой, а теперь оказался намного выше. Жить стало неудобно и опасно. Оставалось одно — уходить! Уходить вниз по реке. Только там, может быть, еще остались плесы и глубины…
В первую же ночь пути погиб один бобренок. На перекате, когда семья перебиралась по скользким камням, бесшумно подлетел филин… Взвился вверх и вскоре затих пронзительный визг бобренка. Ни Седой, ни Бурая ничем не могли ему помочь…
Бобры продолжали свой путь вшестером. Изредка попадались неглубокие маленькие омутки, но в них было тесно семье бобров, и они шли дальше…
Река Углинка петляла, петляла и привела наконец к Большой реке. Там, где Углинка сливалась с Большой рекой, стояла браконьерская снасть. Седой, Бурая и двое старших бобрят порвали сеть и освободились, а младшие остались в ней навсегда…
9
В этот сухой год и Большая река обмелела, но все же течение в ней было сильным. По реке проплывали пароходы, ночью на них горели огни, иногда звучала музыка. С треском проносились моторные лодки, расходились крутые волны и заплескивали на берег. Иногда на берегу разжигали большой костер, слышались человеческие голоса — рыболовы выбирались на реку в выходные дни.
Однажды Седой увидел плывущего человека. Тот плыл неуклюже, бултыхая руками и ногами, отдыхал в воде, лежа животом вверх. Бобр не хотел пугать человека, он просто вынырнул перед ним и легонько хлопнул хвостом.
— Ай! — закричал человек, хлебнул воды и закашлялся. Он часто замахал руками и быстро поплыл к берегу. Люди всегда убегали от старого бобра…
Когда человек выбрался на берег, там затопали, забегали, и кто-то все повторял одно и то же слово:
— Где? Где? Где?
На этой реке не было ни медведей, ни волков, не приходили на водопой лоси и кабаны. И выдру Седой не видел ни разу. А рыба водилась крупная, намного больше той щуки, что жила в Бобровом плесе.
Седой не любил эту реку за плеск и шум, за обилие воды и сильное течение, которое всегда сносило вниз. И за то еще, что не видно ни конца, ни края этой Большой реки. Бобры не выкопали себе нору, а жили, перекочевывая с место на место, сегодня здесь, завтра там. Так было лучше, безопасней…
В сентябре пошли дожди и пересохшие речки пробудились. В Большой реке вода помутнела и заметно поднялась.
Ночью, когда все вокруг смолкало, Седой выбирался из воды на берег и смотрел на реку. Звезды сверкали в небе, отражались в воде. Вся ночь была истыкана звездами, но глаза Седого видели только две искорки, что отражались когда-то в Бобровом плесе… Его влекло туда, в лесную глушь, где каждый звук слышался далеко и ясно.
Бобры нашли устье Углинки. Здесь текла вода, много воды! Засуха кончилась!
Они, не раздумывая, не колеблясь, повернули в родную реку.
Шел дождь, теплый дождь, туман окутал лес, реку, кругом хлюпало и плескалось. Впереди были перекаты, плесы, мели, новые опасности…
Бобры плыли туда, где осталась их нора с теплым гнездом, где в спокойной чистой воде светились две маленькие блестящие звездочки…
ДАНИЛЫЧ
(Рассказ егеря)
Снежные сугробы оплыли, сделались тяжелыми и вязкими. С мокрых деревьев расслабленно свесились ветки, Пушистые ольховые сережки, похожие на живых гусениц, покачиваются под легким ветерком, иногда отрываются и падают… Лежат на снегу, скорчившись, как будто от холода. Во всем лесу еще не распустилось ни единого листика, а ольха уже цветет, пылит. Курится рыжеватым дымком.
Лучшее время года. Снег то растает, то схватится твердой коркой наста. Вокруг какой-то мягкий блеск. И запах, запах… Пахнет прелью и свежестью. И во всем этом едва уловимое, но уже властное торжество весны.
Солнце опускается за деревья и во все небо разливается малиновая заря… Но вот и она угасает. Зато ярче обозначается незаметный прежде лунный диск. И снова блеск! То тут, то там вспыхивают льдинки, отполированные солнцем и холодом. Кто-то днем проехал по дороге на санях, и след, прихваченный вечерним заморозком, двумя светящимися линиями уходит в темноту… За поворотом светятся теплые огоньки поселка. Там дом Данилыча и мой дом…
И по работе мы с ним соседи. Кончается мой участок, начинаются владения Данилыча. Он всю жизнь провел в этих местах. А какой он следопыт! В погоне за зверем иногда бросит след и уйдет в известном только ему направлении, а получается, что наперерез, и настигнет добычу раньше всех. Каким чутьем ориентируется — никому не понятно.
— Как это у тебя получается. Данилыч? — спросит кто-нибудь из охотников. — Ты уж не секретничай, откройся…
Данилыч, седой, сутуловатый, но крепкий старик, улыбнется не без самодовольства и ответит:
— Никак, — говорит, — не могу объяснить. Само собой выходит. Не учен я, чтобы преподавать… Вы почаще в лес ходите, да смотрите получше, может, и освоите…
Как-то раз шли мы со старым егерем через поляну, засеянную для подкормки животных овсом. То и дело стайками пролетали тетерева.
— Погоди-ка, — сказал он, остановившись, и поднес к губам пальцы. Раздался звук, и я невольно задрал голову вверх. Казалось, ястреб несется, рассекая воздух, чтобы выбить из стаи тетерева. Крылья свистели все ближе, тетерева метнулись вниз к елке. Но никакого ястреба не было. Стоял Данилыч и хитро улыбался в бороду…
Однажды случился с Данилычем, по его собственному выражению, «конфуз». В лесах Борового нет оленей. Может быть, когда-то они здесь жили, рассказывают, что действительно жили, но давно исчезли, еще до рождения Данилыча. Не удивительно, что старик плохо знал этих животных…
И вот решили запустить в хозяйство оленей. Сначала построили в лесу большую вольеру, огородили участок земли жердями, примерно гектаров десять. Здесь олени должны были привыкнуть к новым условиям, их можно и подкормить, если потребуется. А когда привыкнут — выпустить в лес.
Следить за новоселами было поручено Данилычу. Он быстро освоился с новым делом, узнавал почти всех оленей «в лицо». Был у него любимец, вожак стада, громадный рогач по кличке Буян.
Осенью в лесу стали раздаваться могучие крики рогачей, похожие на звуки медной трубы, — начиналось время гона… Однажды егерь увидел на холме Буяна. Олень, задрав вверх голову, громко трубил.
— Что это с ним? — встревожился Данилыч. — Неужто заболел?
Достал из кармана ломоть хлеба, посыпал солью и направился к своему любимцу. Олень все ревел! Увидев Данилыча, вдруг наклонил голову и пошел на него.
— Ты что, Буянушка? — проговорил растерявшийся Данилыч, но взглянув в налитые кровью, бешеные глаза рогача, испугался и спрятался за стоящие рядом три березы. Долго гонял олень Данилыча вокруг деревьев, пытался достать рогами, брызгали слюной, рыл копытом землю…