Страница 17 из 62
Внутри храма на тысячелепестковом лотосе литого серебра распростерт Шива. На груди его стоит фигура богини, вырезанная из черного базальта. Здесь Кали не так страшна, как в старинном храме, и выступает в ипостаси «Спасительницы мира» («Бхава-тарный»). Со ступеней главного входа богиня видна очень хорошо.
Остальные 12 небольших храмов, совершенно одинаковых и напоминающих наши кладбищенские часовни, расположены в два ряда по обе стороны широкого, очень чистого двора. Все они посвящены Шиве. Сегодня, в воскресный день, народу здесь очень много — приходят целыми семьями, но характерная для Бенгалии деталь: огромная толпа окружает храм женского божества, а в храмах Шивы почти никого нет. Много нищих и юродивых, успешно отравляющих прогулку. В тени огромного дерева, на ветвях которого восседают сотни обезьян, отдыхают обессиленные жарой люди. По сравнению со старым храмом все здесь более цивилизованно, что ли.
С Дакшинешварой связаны имена двух замечательных религиозных мыслителей. Здесь жил и выполнял обязанности жреца Кали реформатор индуизма, святой и мистик Рамакришна Парамаханса (1836–1886). Здесь же жил и работал его ученик — философ и религиозный реформатор Свами Вивекананда (1863–1902). Их кельи сохранены до сих пор.
Свами Вивекананда стал известен после своей сенсационной речи на Всемирном религиозном соборе в Чикаго в 1893 году, в которой говорил о духовном вырождении Запада, о том, что свет Веры и Знания брезжит с Востока, из Индии. Он умер внезапно, совсем молодым, но имя его стоит в ряду выдающихся мыслителей нового времени. Вивекананда стал основателем нового религиозного течения — неоведантизма. Не буду излагать его содержание, но в грубом приближении можно сказать, что в основе его лежат модернизированные Рамакришной идеи индуизма. Сын своего народа, Вивекананда всю недолгую жизнь посвятил борьбе против кастового, классового, религиозного и расового неравенства людей в Индии, но он считал себя ответственным за судьбы всего человечества. Его учение было одним из вариантов вековечной мечты о человеческих отношениях, которые основаны на взаимном уважении, признании человеческой личности в качестве наивысшей ценности, идеалов дружбы, братства и справедливости.
Для пропаганды нового учения Вивеканандой были созданы монашеский орден Рамакришны — Белур Матх и связанное с ним религиозно-просветительское общество Миссия Рамакришны. Цель их — всемерная гуманизация человеческих отношений через распространение образования, культурно-просветительскую деятельность и благотворительность. Одно из ведущих отделений Миссии — Институт культуры, основанный в 1938 году. Он ставит целью пропаганду индийской культуры и развитие культурного сотрудничества Индии с другими странами[8].
Главный храм Миссии Рамакришны находится на окраине Калькутты в местности, называемой Белур (отсюда и название монашеского ордена — матха) — Белур Матх. Мысль Вивекананды о том, что его учение должно не замыкаться, как старые религии, в узкие рамки своей исключительности, а быть открытым всем, своеобразно воплощено в архитектуре огромного здания, построенного в 1899 году и соединившего черты христианской церкви, индуистского храма и мусульманской мечети. Если смотреть на храм с различных точек, он представляется то одним, то другим, то третьим.
Внутреннее убранство храма исключительно строго: гладкие, без украшений, стены, огромное полированное пространство каменного пола. На месте алтаря — одинокая статуя сидящего Рамакришны (говорят, что в ней спрятана урна с прахом святого). Это все. Доступ в храм открыт всем. В результате там нет никого — ни индуистов, ни христиан, ни мусульман…
3 сентября. В Западной Бенгалии ухудшается продовольственное положение — весь север штата залит дождями. В соседней Ориссе катастрофа противоположного свойства — засуха погубила урожай. Газета «Стейтсмен» сообщает, что на 31 августа в Медина-пуре, Алипурдваре и других городах штата умерло от голода 82 человека.
9 сентября. Сообщения о голоде множатся. Правительство обещает организовать передвижные кухни для голодающих. По Калькутте разъезжают пикапы с мегафонами, с которых что-то хрипло кричат на бенгали, видимо, призывают жертвовать деньги на голодающих.
10 сентября. В деревне Мугберис (район Мединапура) крестьянка убила и съела своего ребенка, чтобы утолить голод («Амрита Базар Патрика» от 10 сентября). В той же заметке сообщается, что в деревнях продают детей по 5 рупий (цена билета в кино). Говорят, что толпы людей идут на Калькутту, съедая на своем пути все — траву, лягушек, крыс.
11 сентября. Они появились в Калькутте — черные, какие-то обугленные люди с пустыми глазами. Они садятся на пыльные тротуары под стены домов и замирают. На некоторых перекрестках стоят котлы с бесплатным варевом. Я даже видел рацион на человека — столько-то дала (гороха), муки, овощей и перца. Но к котлу, рассчитанному на 150–200 человек, приходит 700–800, поэтому, чтобы всем хватило, туда нещадно льют воду и разливают эту жижицу в подставленные черепки и консервные банки.
На углу нашей Бишоп-Лефрой-роуд стоит целая семья — он, она и шестеро детей, двое из них — грудные. Они, судя по круглым лицам, с севера штата. Целые дни семья просит подаяния у прохожих, но робко, непрофессионально, видно, что эти люди и вправду попали в беду. Дважды мужчина протягивал руку в окно машины, но у меня ничего с собой не было. Вечером мы собрали старую одежду, обувь, еду, и я отнес большой узел на угол. Он как будто ждал — пошел навстречу, взял узел, спокойно, не униженно, поблагодарил и пошел к семье.
12 сентября. Всю ночь шел дождь, а к 12 часам дня превратился в стену воды. Улицы снова затоплены, машины стоят, ходят лишь автобусы, да рикши бродят почти по пояс в воде. Я взял фотоаппарат, чтобы заснять эту бенгальскую Венецию, и наехавший автобус окатил меня могучей волной, хорошо, что я инстинктивно закрыл рукой объектив.
Когда дождь затихает, становится еще хуже — начинает парить, сквозь пелену испарений жжет тяжелое солнце. Ощущение — как будто движешься в горячем, густом бульоне. А вокруг ободранные, съеденные влагой до самой дранки стены, жидкая грязь на тротуарах, где сидят отчаявшиеся люди.
14 сентября. Ездил в порт встречать груз бумаги, но судно не пришло. Калькуттский порт, самый крупный в Индии, — это целый мир со своими нравами, со своей отдельной, ни на что не похожей жизнью, закрытой для посторонних. Я увидел лишь скользкие пирсы да куда хватало взгляда — силуэты судов со всего мира. А на обратном пути — портовый район Гарден-Рич, воспетый в балладах Р. Киплинга:
Когда глазастый выплыл труп
У стенки в тишине,
Чтоб в Гарден-Риче затонуть,
А в Кеджери сгнить вполне, —
Что Хугли мели нашептал,
Мель рассказала мне…
«Гарден» — по-английски «сад». Никаких садов здесь нет и в помине. Я увидел угрюмые даже для Калькутты, страшные, исхлестанные водой кварталы, черные остовы старых, еще прошлого века, складов, чудовищные, на много сотен метров, ряды трущоб — нор, душегубок — язык не поворачивается назвать это человеческим жильем. Фотографировать нельзя — тут же летят камни. Из машины мы не выходили, но я попросил на минуту остановиться напротив одной из построек. Она была сделана из листов ржавой жести, старых картонных ящиков, уже расползшихся от влаги, кусков мешковины, скрепленных гнилыми веревками. Из черной дыры входа глядели на меня ненавидящие глаза. Запах был жуткий — смешно говорить о канализации, все нужды справляются на месте, тут же валяются дохлые крысы и собаки. По улице мимо нас брела совершенно голая, синяя от холода старуха, на лице — печать безумия, местная сумасшедшая или святая…
Когда мы были уже достаточно далеко от портового района, я увидел на одной улице странную картину: люди подходили к какой-то точке тротуара и… исчезали. Так мы открыли невиданный доселе рынок — подземный. В земле прорыты узкие ходы, целая сеть, перекрытая толем, по ним с трудом может протиснуться один человек. На прилавочках в углублениях-пещерках, тускло освещенных керосиновыми фонарями, сидят, поджав под себя босые ноги, хозяева «лавок». Это рынок контрабанды — японских, гонконгских, сингапурских товаров: яркие тряпки, транзисторы, счетные машинки величиной с ладонь, изящные игрушки, красивые, бесполезные и очень дорогие.