Страница 79 из 151
— Видите ли, Аркадий Николаевич, что решает комиссар, то решаю и я.
Парусов, ничего не добившись, покинул штаб.
— Итак, товарищи… Раскрыта тайна радиограммы, — обращаясь к собравшимся, выпалил Полтавчук. — Послал ее белякам помнаштарм шифром. Вот так их десант и узнал, что на него идут червонные казаки.
— А как маскировался! — насупил брови Боровой. — Истомин первый подписал воззвание от имени военспецов к офицерам врангелевской армии. Ничего удивительного — зять князей Алициных, чистоплюй.
— Кокнуть его, подлеца! — заскрипел зубами Дындик.
— Вот сволочи, изнутри подрывают, — вскипел Твердохлеб. — Трясця им в печинку.
— Может, мы тут из-за него застряли под Перекопом? — высказал предположение Полтавчук.
— Из-за кого же еще! — ответил Боровой.
— Теперь понятно, почему отвели эстонский полк от Хорлов, — добавил Полтавчук. — Очистили берег для белых. И зря Истомин старался. Все одно червонные казаки искрошили десант не под Хорлами, так под Преображенкой.
В комнату в сопровождении бойца вошла Парусова. С напыщенной важностью обратилась к Боровому:
— Это позор для Красной Армии… Жену бригадного — и вышвыривать, как… как… Я даже не найду подходящего слова. И еще отправляют под конвоем…
— Время идет, — отрубил твердо комиссар. — У вас осталось двенадцать часов…
Раскрылась дверь. Показалась рыжая кубанка. Ее владелец в нерешительности остановился на пороге.
— Сюда, сюда, вы не ошиблись, — крикнул в дверь Булат.
— Да, да, заходите, — позвал Медуна Боровой.
Грета Ивановна, заметив бывшего комиссара, надменно сощурив глаза, обратилась к нему:
— Может, в-вы заступитесь за меня?
Медун повернулся к ней спиной.
— Это безобразие! Издеваться, оскорблять женщину! Я буду жаловаться лично заместителю начальника штаба армии. Истомин это так не оставит…
— Поздно, — успокоил ее Дындик. — Душа их высокоблагородия уже плывет по океану-небу, а в кильватер ей скоро потянутся и иные…
Лицо Парусовой покрылось пунцовыми пятнами. Алексей уставился на нее горящим, ненавидящим взглядом.
— Пепел всех убитых под Яругой стучит в наши сердца. Вспомните об этом, Грета Ивановна, когда вам придется держать ответ.
Ромашка, шатаясь, подошел вплотную к Парусовой.
— Как я заблуждался! Я думал, что кровь позволено проливать лишь в открытом бою. Нет, прав был Емельян Пугачев, когда виселицами и топором очищал нашу землю от дворянской скверны.
Дындик, провожая Парусову до порога, запел:
Бледный, потрясенный всем слышанным, Медун подошел к Боровому:
— Товарищ военком! Неужели меня, политкома отдельной кавалерийской бригады, и в продсклад?..
— Да, вроде как бы в каптеры, — ответил Боровой. — Хотя сомневаюсь, ведь сначала должны разобраться в ваших художествах.
Полтавчук, не отрываясь от карты, процедил:
— Давно пора.
— Как так? — возмутился Медун. — Я уже полгода был комиссаром полка, бригады…
— А рядовым бойцом не хочешь? — спросил Дындик.
— Он рядовым бойцом не может, у него «грыжа», — вмешался в разговор Алексей.
Достав из полевой сумки брошюрку, Булат кивком головы подозвал разжалованного.
— «Партия может с полным удовлетворением оглянуться на героическую работу своих комиссаров»… Нет, это не то, это не про тебя, во всяком случае. Вот слушай дальше: «Вместе с тем, необходимо, чтобы политические отделы армии, под непосредственным руководством ЦК, производили в дальнейшем отбор комиссаров, устраняя из их среды все сколько-нибудь случайные, неустойчивые, карьеристские элементы».
— Что, что, что за новости? — захлопал глазами Медун.
— Это, брат, не новости. Это было решено еще на Восьмом съезде РКП(б). И странно — ты этого не знаешь, когда, собственно говоря, речь идет именно о тебе.
— Будь я на месте Медуна, — Твердохлеб встал со скамьи и начал прохаживаться по комнате, — я бы все эти ремни и ременюки, этот офицерский бинокль, все эти понацепленные на нем цацки и вытребеньки долой, засучил бы рукава и впереди всех дорвался бы до Перекопа. За честь нашей Киевской партийной школы. Учила она же и тебя. Крутиться около Парусова — це не штука. А вот с братвой нестись в атаку…
К Медуну подошел Дындик.
— Ленька, видал ты, как наши ребята-кавалеристы выжаривают над костром белье? Хоть и рубаха вот-вот сгорит, зато паскудные твари лопаются с треском. А на тебе, пока ты начальствовал, этих «бурпредсозлюдовских» тварей наросло все одно что ракушек на днище корабля. Вот и надо тебе, брат, пройти через какую-нибудь прожарку. Авось очистишься от всякой шелухи. Настоящим человеком станешь.
На улице прокатилась громкая команда «по коням». Ее подхватили десятки голосов.
Медун, остановившись на высоком крыльце, в задумчивости рассматривал вывешенный на стене штаба красочный плакат. Созданный талантливой кистью образ умирающего воина как-то по-новому предстал перед его глазами. Медун полушепотом повторил вдохновенные строки:
Медун, сняв с плеч бурку, свернул ее, взял под мышку. На площади строились кавалерийские полки. Боровому подвели одного из коней Парусова. Всадив ногу в стремя и вцепившись левой рукой в гриву у холки, он опустился в седло.
У Медуна, не спускавшего глаз с нового комиссара бригады, заныло сердце. «Вот, — подумал он, — человек согласился пойти на снижение». Боровой, с его революционным прошлым, бывший секретарь Киевского горкома партии, мог свободно претендовать на место начпоарма или даже члена Реввоенсовета. Имя товарища Михаила гремело в Киеве в то время, когда он, Медун, еще стоял с бритвой в руках за креслом в салоне Жоржа Комарелли.
Решительно направившись к строю, Медун обратился к комиссару бригады:
— А если я останусь, куда вы меня пошлете, товарищ политком?
— Никуда мы вас не пошлем, товарищ Медун, — ответил Боровой. — Садитесь на коня и поедете с нами.
— Эй, товарищ Чмель, — крикнул Дындик, — веди сюда мою запасную лошадку для товарища Медуна — красноармейца первого взвода второго эскадрона.
Боровой, сдерживая горячего коня, выехал перед развернутым строем бригады. Всадники обоих полков — Московского и Донецкого, — замерев по команде «смирно», приготовились слушать речь нового комиссара бригады. Многие его знали хорошо и не раз видели в боях 42-й дивизии.
Боровой поднял руку так же, как бывало в киевском подполье на бурных собраниях арсенальцев.
— Товарищи, — начал он, — вам, боевым орлам, славно громившим деникинские полчища, передаю большевистский привет от Девятого съезда партии. Владимир Ильич Ленин, обращаясь к нам, делегатам-фронтовикам, просил поздравить вас с победой и ждет от вас новых подвигов. Вы знаете, недавно, как раз в дни съезда, отмечался день рождения Ленина. Нашим лучшим подарком имениннику будет разгром Врангеля…
— Ура, ура! — зазвенело в рядах. — Слава Ленину!..
— Слава великому Ленину! — повторил Боровой и продолжал: — Съезд партии наметил грандиозную программу электрификации страны. Но чтоб ее выполнить, нужно скорее покончить с фронтами.
— Смерть Врангелю! — крикнул Дындик, и сотни громких голосов поддержали его.
— Так вот, товарищи, — заканчивал свой краткий призыв комиссар бригады, — помните, что бой за Перекоп — бой за окончание войны. Взятие Крыма — значит конец войне. У Врангеля танки, броневики. Подготовьтесь к этому, чтобы не было паники. Пленных не рубить, не раздевать. Коммунисты и сочувствующие, как всегда, впереди. И еще, друзья! Не забудем, из каких корней пошли мы в рост. Хоть обособились мы от сорок второй, но будем свято беречь традиции Шахтерской дивизии, а главная из них — один за всех и все за одного…