Страница 137 из 151
Наемники — беглецы с Кубы, видевшие медведя впервые, — взревели. Радовался и Хелл: «Черномазые черномазыми, а отпуск, считай, в кармане!»
Камило и Хосе обменялись взглядами, полными тепла и взаимной преданности.
— Ол райт, — сказал капитан Рамос. Он знал, как следует поступать с теми красными, что пока еще хозяйничают там, на Кубе, и с теми, что лезут в военный лагерь под чужой личиной. Корея, слава богу, кое-кого кое-чему научила! И недаром он, Джон Рамос, долгие годы провел в седле в роли скотогона. Красные — тот же скот! Пряник и бич! Но это еще не все: правильный ковбой обходится самым коротким пряником и самым длинным бичом.
— Обыскать! — раздалась команда.
Впрочем, кроме этих бродяг есть иные дела: ждут в лагере Мануэля де Барона. Американскому офицеру на него чхать, но… Пентагону нужна кубинская вывеска. Другое дело — шеф, до войны крупный скотовод Алабамы, а теперь полковник Стронг. Ему капитан не только подчинен, но и по-собачьи предан. Шеф тянул Рамоса, тянул ковбоя от капрала до капитана.
«Полуянки» вспомнил завистников. Они болтали: не зря мистер Стронг сбыл свою кузину ковбою. А он любит жену и сына. Безвестный кубинец, а породнился со стопроцентным янки. Американская демократия, ничего не скажешь! Вот только чтобы угодить Мерседес, пришлось сменить родное имя Хуан на Джона…
Правда, и Рамос, тогда еще лейтенант военной полиции, не оставался в долгу. Много ваз, ковров, редких картин переместил он из итальянских палаццо и германских замков в «студебеккеры» мистера Стронга! Война — бизнес! Для больших людей — большой, для маленьких — маленький. Например, Мерседес, переводчица в штабе Макартура, заодно снабжала сеульскую знать заокеанской галантереей. После Кореи они купили на широкой набережной Гаваны шикарный ресторан «Бухта счастливых». Но вот беда… вместо «счастливых» там сейчас питаются ненавистные фиделькастровцы. Нет, это ненадолго…
— Обыскать бродяг, и построже!
За дело взялся майор Гутьеррес — Педро Чугунный Лоб, в недавнем прошлом живодер Батисты. Тщательно обшарив комедиантов, он ничего особого не обнаружил. Пересчитав скудный капитал старика, отложил в сторону два новых хрустящих банкнота.
— Откуда они у тебя?
— Заработали! — опережая отца, твердо заявил Хосе.
— Заткнись, сопляк! Отвечай ты, старая шляпа! — заревел Гутьеррес. — Позову святого отца, капеллана. Присягнешь…
— Мне их подарил ваш человек… сегодня… в пальмовой роще… — Камило решил говорить только правду. — Зовите, зовите святого отца…
— Как бы не так! Наши люди за пять долларов продадут родную мать, а тут все двадцать… Ты домадор[13], я казадор[14]. Но не прячусь за спиной медведя. Всем говорю: охочусь за коммунистами. Лопни глаз, ты шпион… Я вашего брата глотал, словно устриц. Только попискивали. И ты у меня запищишь.
— Что вы, ваша милость! Синьор! — ужаснулся старик. — Постойте, постойте! Я скажу имя… Его зовут синьор Карретеро, санта Мария, Карретеро…
— Вот как! И таинственный добряк синьор Карретеро, и песенка твоя про карретеро! Ври погуще, красный люцифер! — одобренный дружным смехом лагерного сброда, кричал во все горло батистовец. — Гутьеррес не пропустит в лагерь не то что красного медведя, а даже красного комара…
Рамос приказал Хеллу ежедневно тренировать медведя и добавил, что за комедиантов капрал отвечает головой.
«Дьявол! — подумал Хелл. — При чем тут голова? Хелл не черномазый. Он такой же американец, как и этот полковник из Си-Ай-Си Стронг. А быть может, и почище!»
Шли дни. Комендант лагеря решил поразвлечься. Медведь не слушал нового дрессировщика. Очень вяло исполнял номера. Но кубинский танец сплясал лихо: на его плечах сидел Хосе. А со стариком уже целую неделю «занимался» Гутьеррес.
После представления «полуянки» снял с шеи мальчика цепочку со свистком. Небрежно сунул себе в карман.
Как раз в то время, когда Хосе совершал диковинные трюки на плечах Анциано, в Майами, принимая угощение от богатого волонтера-эквадорца, Педро Чугунный Лоб похвалялся:
— Посылать против стреляного волка Гутьерреса какую-то шляпу! Шарманщики, слепые гитаристы, бродячие клоуны — все это старо, как мир. В списках нет никакого синьора Карретеро. «Приметы!» — нажимаю я на бродягу. А он свое: «Мотоцикл, тонкие усики». Но все наши офицеры на мотоциклах, у всех усики. И я, и вы… Так, может, это вы, синьор эквадорский волунторио[15], дали ему новенькие банкноты? А за что? — Гутьеррес вызывающе расхохотался в лицо собутыльнику. — Нет… Педро Чугунного Лба на мякине не проведешь… Шпион, коммунист. Рвется на Кубу. Мелет о какой-то земле. Что ж? Мы его наделим землей… А его песенка — «Карретеро»? Красная пропаганда!
— За вашу дальнозоркость, майор! — поднял эквадорец бокал. Выпил. Достал трубку и, не закуривая, разгладил ее изогнутым мундштуком тонкие усики… — Нет, Хунта в вас не ошиблась… А потом, синьор, ваша собственность на Кубе…
— Вы бы, господин волунторио, того… — Гутьеррес погрозил пальцем собеседнику. — Говорят: вы, хотя и эквадорец, но на Кубе и вашего кое-что осталось… Мой глаз все видит, мое ухо все слышит. Такое амплуа…
— Конечно! — подтвердил собеседник. — Осталось. И гораздо больше, чем вы думаете, синьор…
…На рассвете бродячих комедиантов погнали к пустырю за дальними фермами, в заросли болотного кипариса. Командовал «операцией» майор Гутьеррес. Анциано рычал все утро и весь день. Рвал цепь, дико ворочал глазами, кидался на Хелла. Капрал не знал, как успокоить разъяренного зверя.
«За что?» — негодовало сердце малыша. Еще недавно, во время представлений, головорезы из лагеря ржали, как жеребцы. Негодяи! Предупреждал же этот словно в воду канувший добрый синьор…
— Святого отца! Святого отца! — напрасно взывал к Гутьерресу Камило Самора.
Хосе прильнул к старику хрупким, трепетавшим от возмущения и страха телом. Американским наемникам так и не удалось оттянуть его. С молитвенными словами: «Санта Мария! Куба, Куба!..» — жертвы упали головами к палачам. И тогда эти толстые шкуры обратили внимание на строгое и беспечальное лицо мальчика. Все печали уже плыли мимо него.
— Ол райт! — небрежно бросил капитан Рамос, выслушав доклад. Опрокинул в глотку стакан виски. Капитан скучал. Но горечь разлуки с любимой семьей разгоняла меднолицая Аугустина. Сестра лагерного переводчика, с прической а ля гарсон, была очень милой и забавной метиской, питавшей слабость к швейцарскому шоколаду.
Капитан решил вызвать к себе сына. Вынужденные спешно покинуть Гавану и свитое там, под крышей «Бухты счастливых», уютное гнездышко, маленький Боб и Мерседес уехали в Сан-Франциско. Снова помог шеф. Конечно, сам мистер Стронг ни за что не потащил бы сюда, в этот вертеп, своего мальчика. Но Рамосы не Стронги. Ковбои закалялись сызмальства. И пусть Боб на всю жизнь запомнит эту реконкисту, эту великую битву за Кубу. Креолы из покорителей превратились в покоренных. А Джон Рамос знает, что надо делать, чтоб снова стать покорителем…
Пусть он всего лишь «полуянки», «американская овчарка», «гринго», а о Бобе, в чьих жилах течет настоящая кровь янки, узнают все пятьдесят штатов самим богом благословенной Америки.
И достойный отпрыск достойного гуртоправа, на славу откормленный, в гольфах, прибыл с дальнего Запада. Рыжая челка, узкий лоб, голубые глазенки. Боб тонким голоском то и дело пищал: «Смерть красным!» Отец ликовал: дело завоевателей мира перейдет в надежные руки. Ведь Куба — это только начало… только первый удар.
Боб получил много подарков. Ручные часы. Ремень с медной пряжкой. Тесак. Будду ажурной резьбы — память о сеульской пагоде. Особенно Бобу понравился мельхиоровый свисток на тонкой серебряной цепочке.
В честь будущей победы устроили праздник. Вообще-то наемникам не давали скучать. Пентагонцы усиленно натаскивали бывших офицеров и чиновников Батисты, сынков плантаторов и банкиров, владельцев ресторанов и публичных домов, и просто авантюристов, мечтавших о богатой поживе на Кубе. Кубинские отбросы упражнялись в бандитских наскоках, в отражении танковых ударов, в погрузке на суда и выгрузке под огнем с берега.
13
Поводырь медведей.
14
Охотник.
15
Доброволец.