Стена плача

Позади маячило белое, похожее на недоспелый блин лицо Нинюси.

– Господи! Что случилось? – дрожащим голосом проговорила Ася и тщетно попыталась оторвать от себя Степку, но тот вцепился в ее халат сильнее прежнего.

– Уби-ился! – в голос завыла Нинюся, протискивая грузное тело в прихожую.

– Как убился? Где?

– С лисапеда! Личиком прямо оземь! Ой, деточка-а! – Нинюся принялась мерно раскачиваться из стороны в сторону, подвывая в тон Степкиному реву.

Несколько секунд Ася беспомощно смотрела на них обоих, затем решительно рванула сына за плечи.

– А ну-ка тихо! Тихо, я сказала! Замолчите, оба!

Окрик возымел действие. Степка вздрогнул и затих, а с ним и старуха.

– Так-то лучше. – Ася внимательно оглядела залитое слезами и кровью лицо сына. Видимых ран не было, однако кровь не останавливалась, все текла и текла из носа.

– Нинюся, мигом, намочи полотенце в холодной воде!

– Ага. – Старуха тяжело протопала в ванную и вернулась, выполнив Асино приказание.

Полотенце приложили к носу, а самого Степку усадили на широкую банкету возле вешалки. Он больше не плакал, лишь плечи дергались в такт судорожным всхлипываниям. Ася осторожно присела рядом.

– Мамочка!

– Что, милый?

– А я н-не…н-не умру?

– Да что ты! – Ася погладила его по мокрой щеке. – Бог с тобой. Сейчас кровь остановится, и все пройдет.

– Точно? – беспокойно спросил Степка.

– Точно.

Он облегченно выдохнул и прикрыл глаза.

– Надо бы съездить в травмпункт, – вполголоса проговорила Ася. – Вдруг сотрясение мозга?

– Ой! – снова взвыла Нинюся.

Кровотечение тем временем почти прошло. Степка полулежал на банкетке, голова его удобно устроилась у Аси на коленях.

– Где-нибудь болит? – Она тихонько потормошила сына.

– Не-а. Я пить хочу.

– Сейчас принесу. – Она потихоньку поднялась, сбегала на кухню, налила в стакан соку.

Затем, слегка поколебавшись, достала с полки другой стакан, накапала туда тридцать капель валокордина, составила оба стакана на поднос и принесла в прихожую.

– Держите. – Ася протянула валокордин Нинюсе, а Степку напоила соком из своих рук. Тот выпил с жадностью, захлебываясь и шмыгая носом.

– Мам!

– Что, детка?

– А можно опять кататься?

Совсем уже было успокоившаяся Нинюся едва не выронила стакан.

– Ну что ты, Степочка. – Ася бережно отерла с его мордашки остатки крови и сок. – Какое уж тут катание! Тебе сейчас полежать надо. Ужасно, что нету времени показать тебя доктору. Ну да ладно, вечером папа вернется, посмотрит, все ли в порядке. Давай, я отведу тебя в кроватку.

Степка скривил физиономию, собираясь вновь зареветь, однако раненый нос, очевидно, причинял ему боль. Так или иначе, но плакать он передумал, послушно встал с банкетки и поплелся за Асей.

В светлой детской с яркими, солнечно-желтыми обоями Ася стянула с сына запачканную кровью рубашку, надела на него пижаму и уложила в постель.

– Мультики хочу, – капризно потребовал Степка.

Ася молча щелкнула пультом. На экране запрыгал Аладдин.

Она искоса взглянула на большие настенные часы. Почти двенадцать. Ни о каком обеде не может быть и речи. Нужно срочно отмываться и лететь в ДК. В четверть второго уже приходят спонсоры, а до этого необходимо размять девчонок, посмотреть, в каком состоянии зал, проверить фонограммы.

Ася вышла из детской и едва не налетела на Нинюсю. Та с потерянным видом стояла возле самого порога, не решаясь зайти. Мертвенная бледность так и не сошла с ее одутловатого лица, полные, сплошь в фиолетовых прожилках руки заметно тряслись.

– Тебе плохо? – вновь заволновалась Ася. – Может, нужно укол?

Нинюся молча помотала головой, беззвучно разевая рот, точно выброшенная из воды рыба.

– Ну, успокойся. – Она обняла старуху за плечи. – Все обошлось. Ты ни в чем не виновата. Сядь, посиди, а лучше приляг. Я сейчас Сереже позвоню, чтобы пораньше освободился.

– Не надо… Сереже… – сквозь одышку проговорила Нинюся. – Сама я… недоглядела за дитем, теперь сама…

Ася вдруг подумала, что, глядя на Нинюсины страдания, никак нельзя предположить, что она – никто Степке. Две его родные бабушки находятся в добром здравии, одна проживает в Петербурге, другая под Саратовом. Обе исправно наезжают в гости два раза в год, привозя с собой многочисленные гостинцы, но, кажется, никто из них не любит мальчика столь преданно и самозабвенно, как эта полуграмотная старуха-соседка с тремя классами образования.

Шесть с половиной лет назад, когда Степка еще только должен был появиться на свет, у Нинюси умер единственный сын. Перед тем, как оставить мать одну-одинешеньку, он сильно пил, вынес из дому всю утварь и неоднократно поколачивал старуху.

Та все терпела, на предложение соседей вызвать милицию упорно качала головой. Однако, похоронив сына, сломалась.

В один прекрасный день Сергей привел Нинюсю с улицы к ним домой – бабка еле шла, с трудом передвигая распухшие точно тумбы ноги.

– Вот, сидела на лавочке и плакала, – объяснил он, доставая тонометр.

Давление было астрономическим. Сергей посадил ее в машину и отвез к себе в больницу.

Нинюся оказалась хворой со всех сторон. Отказывалось работать изношенное сердце, после побоев барахлила правая почка, суставы на пальцах были изглоданы ревмокардитом. Невероятно, как столько лет она ходила, ни на что не жалуясь, таскала тяжеленные сумки с продуктами, содержала в чистоте квартиру, обстирывала и обглаживала своего непутевого Петюню.

Сергей добился, чтобы за Нинюсей ухаживали по первому разряду. Ей назначили интенсивное лечение, подкололи витаминами и стимуляторами, обошлись с ней ласково, по-человечески. И старуха ожила.

Она вышла из больницы в тот день, когда Ася родила Степку. Встретила у подъезда ошалевшего от счастья Сергея. Привычно принюхалась – тот уже успел изрядно принять, отмечая с коллегами радостное событие.

– Гуляем, Нин Владимирна! – Сергей обнял старуху и расцеловал в обе щеки, – Асюня мальчика произвела. Сегодня, в шесть утра!

В ответ Нинюся тихо заплакала. По одрябшему лицу струились слезы, она вытирала их огромной ладонью, а они текли вновь и вновь, собираясь в ложбинках от морщин.

Сергей растерянно замолчал, скосил глаза на носки своих до блеска начищенных ботинок. Потом неловко погладил старуху по жидким пегим волосам, скрученным на затылке в крошечный пучок.

– Ну что ты, ей-богу… ну не надо. Давай, знаешь что? Давай, мы тебя к себе возьмем, будешь малыша нянчить. Хочешь?

В этот момент Сергей не полностью осознавал, что говорит – ему просто хотелось, чтобы все вокруг были так же счастливы, как он сам, хотелось утешить несчастную, больную, обездоленную женщину. Однако в следующее мгновение он понял, что взять обратно свои слова не удастся.

Маленькие, глубоко утонувшие в складках век глазки старухи вдруг широко раскрылись, тонкие губы искривились в судорожной гримасе. Она схватила Сергея за рубашку узловатыми, корявыми пальцами.

– Миленький, хороший мой! А ты не врешь? Ты верно возьмешь меня к себе? Правда? Ну глянь мне в глаза! Глянь!

Отступать было некуда. Сергей поднял голову, набрал в легкие побольше воздуха и кивнул.

– Золотой ты мой, – заголосила Нинюся. – Я отработаю, как бог свят, клянусь! Петенькой покойным клянусь! Только упроси Асеньку, чтобы не прогоняла меня, а я уж буду смотреть за маленьким, пуще глаз смотреть буду!

Так все и произошло. Когда Ася с пятидневным Степкой переступила порог своей квартиры, навстречу ей вышла Нинюся. Она была неузнаваема: лицо ее дышало умиротворенностью и покоем, могучий стан обхватывал свежий полотняный фартук – ни дать ни взять кормилица в барском доме.

Старуха дождалась, пока Ася приблизится к ней, уверенным жестом взяла сверток из ее неумелых рук, снесла на столик, развернула. Степка тут же залился отчаянным ревом.

– А вот ладушки-ладушки! – басом пропела Нинюся, ловко вытягивая из-под его красной, сморщенной попки мокрые пеленки. – Где были? У бабушки! А что ели? Кашку! А что пили? Бражку!