Сварливый роман

— Если ты не хочешь говорить, тебе не обязательно ничего говорить, — хриплю я. — Но твое место здесь. — Мой тон становится жестче. — Твое место рядом со мной. Не скрывай свою боль… потому что я этого хочу. Я освободил для нее место. Хорошо?

Печаль в ее глазах вонзает нож мне в живот. Она прикусывает губу. Я хочу убрать ее обратно, чтобы я мог ее видеть. Предпочтительно своим ртом, но я оставляю ей ее личное пространство.

Наконец, она опускает взгляд. — Фелиция была там.

— Твой отец предупредил тебя?

— Нет. — Ее брови сошлись на середине лба. Что бы ни случилось, это съело ее изнутри.

— Ты не обязана говорить об этом.

— Ты освободил место, не так ли? — Она смотрит на меня снизу вверх, ее большие карие глаза излучают больше света, чем луна. — Ты предложил, так что можешь взять это.

Я глажу ее по спине и киваю.

Ее губы сжимаются в легкой гримасе. — Они сказали мне, что я веду себя эгоистично.

Мое тело сжимается от разочарования. Для меня безумие, что кто-то может сказать такое о Кении. Она твердолобая и упрямая. Конечно. И из-за этого я одержим ею. Сексуально видеть, как она берет под контроль свою работу. Она знает, когда нужно быть твердой. Когда переходить к делу. Когда нужно кого-то оборвать и пронзить ножом оправдания.

Она удивительная. Но она не холодная. Никогда не бывает резкой. И всегда готова броситься в окопы, чтобы чего-то добиться. Если эта женщина эгоистична, у мира нет надежды.

Кения быстро моргает, как будто пытается сдержать слезы. — Папа думает, что я должна преодолеть себя и начать участвовать в подготовке к свадьбе.

— Ты шутишь. Они что, настолько потерялись без тебя?

— Я думаю, Фелиция раздражена тем, что ей приходится делать все это в одиночку. Саша никогда не была хороша в планировании вечеринок. Это я всегда беспокоилась о деталях и собирала все воедино.

Я легко могу это понять. С самого первого дня Кения облегчала мне жизнь в офисе. И она делала это назло. Я не могу представить, насколько она продуктивна, когда работает из любви к своей семье.

В ее глазах появляется яростный блеск, когда она говорит: — Фелиция, прыгающая на мне, не причиняет такой боли. Я имею в виду, причиняет. Но я также понимаю это. Саша — ее плоть и кровь. Конечно, она встанет на ее сторону.

— Это не оправдание, — рычу я. — Ты не причиняешь боль людям, которых любишь, и не оправдываешь свое поведение, утверждая, что вы родственники. Семья — это не из плоти и крови. Черт возьми, Даррел для меня больше семья, чем кто-либо из моих родственников.

— Тем не менее, это понятно.

Я допускаю это, потому что вижу, что ей не нравится, когда ее прерывают.

— Но мой отец… он… Я всегда думала, что он прикроет мою спину. Я подумала, если кто-нибудь скажет… — Крупная слеза скатывается по ее щеке. — Если бы кто-нибудь сказал, хотя бы раз, что Саша была неправа. Что она причинила мне боль. Что это было не круто — возможно, я смогла бы двигаться дальше. Может быть, я могла бы заткнуться и попытаться быть там.

Пораженный, я провожу пальцем под ее глазом и смахиваю слезу. — Кения.

— Но я думаю, что это было принятие желаемого за действительное. — Она фыркает.

Мой взгляд опускается на ее дрожащие губы. Я успокаиваю ее, как могу, изо всех сил стараясь сдержать свои резкие мысли о ее семье. Женщины коварны. Им разрешено критиковать своих родственников, но никто другой не может указать на недостатки.

Я решаю держать рот на замке и просто слушать.

— Когда Саша впервые заболела, мой отец был тем, кто попросил меня бросить все кружки после школы, в которых я была. Это он попросил меня больше помогать по дому, поскольку Фелиция так часто уезжала с Сашей в больницу. Я никогда не говорила "нет". Я никогда не говорила им, что устала. Что мне одиноко. Что я хотела, чтобы кто-нибудь обнял меня и сказал, что все будет хорошо. Я знала, что должна быть сильной, потому что Саша проходила через что-то ужасное. И у них не было времени на нас обоих.

Черт. Я хочу врезать кому-нибудь. Она была ребенком. Как они могли ожидать, что она сможет постоять за себя, когда они должны были быть там?

— Я отрабатывала больше часов и едва не закончила школу. Я проводила все свое свободное время в больнице. Я отдавала все, не ожидая никакой благодарности. Потому что это семья. Это то, что ты делаешь, когда любишь кого-то.

— Они осушили тебя и ничего не влили обратно, — шепчу я. — И ты все еще находила, что отдать. Конечно, больно, когда тебя обвиняют в эгоизме. Семья должна была вспыхнуть, когда они узнали, что твоя сестра изменила с этим сопляком. Там должен был подняться такой шум, что свадьба даже не состоялась бы.

Она шмыгает носом. Ее слезы льются мне на грудь, как кислотный дождь, и капают на подушку.

Я глажу ее плечо, целую волосы и ищу что-нибудь, что угодно, чтобы это исправить. Когда ломка голову ни к чему не приводит, я спрашиваю прямо. — Что ты хочешь, чтобы я сделал?

Она поднимает взгляд.

— Где работает твой бывший? Чем он занимается? Я могу все испортить. Я знаю всех. И любой, кого я не знаю, обязательно кого-нибудь узнает. Скажи мне, как ты хочешь, чтобы я их уничтожил. Я прикоснусь только к тем, которые тебе нужны. Я оставлю остальные. Просто скажи слово.

Она хихикает.

Я моргаю, глядя на нее сверху вниз, потрясенная. Неужели разбитое сердце привело ее к временному помешательству?

Кения закрывает лицо руками и смеется еще громче.

— Что?

— Ты сказал это так серьезно.

— Потому что я серьезно.

— Алистер, — она опускает руки, — это касается меня и моей семьи. Что бы я ни решила сделать, отрежу ли я их или смирюсь с этим и приду на свадьбу, они все равно мои люди.

— Не для меня. Ты относишься ко мне как к дерьму, я буду относиться к тебе как к дерьму. Тебе не обязательно быть в моей жизни, если ты только вносишь в нее беспорядок.

— Может быть, я другая.

— Возможно, столь долгая забота о твоей сестре превратила оправдание ее поведения в привычку.

Ее губы опускаются вниз.

Я знаю, что мне не следует туда лезть, но все же не могу остановиться. Я обходил это на цыпочках, сколько мог, но мне неприятно видеть, как страдают люди, которые мне дороги. Особенно когда порез становится таким глубоким.

— Я не собираюсь указывать тебе, что делать. Как ты и сказала. Они твоя семья. Но я действительно думаю, что твоей сестре нужно принести тебе надлежащие извинения. Что-то подсказывает мне, что она еще этого не сделала.

— Она извинилась. — Кения отводит глаза.

— А потом она попросила тебя присутствовать на ее свадьбе, закатила истерику и послала за тобой твоих родителей, когда ты не запрыгала от радости. — Я бросаю на нее сухой взгляд.

Она возвращает его с хмурым видом.

Я прижимаюсь своим лбом к ее лбу, и ее суровый взгляд смягчается. — Кения, ты сама решаешь, что ты позволяешь и кого ты впускаешь в свою жизнь. Никто не может заставить тебя принять их плохое поведение. Если они заботятся о тебе, если они любят тебя, они покажут это. Это не будет улицей с односторонним движением. А если и так, то это не семья. Это манипуляторы.

Она вздыхает. — Ты теперь терапевт?

— Мне не нужна ученая степень, чтобы поставить этот диагноз. Я бизнесмен. Я вижу степень бакалавра за милю.

Она прижимается ко мне. Ее взгляд снова становится тяжелым. — Кто знал, что Холланд Алистер может заботиться о ком-то, кроме себя?

— Я не настолько плох, — бормочу я, зарываясь щекой в ее волосы.

— Ты довольно ужасен.

— И все же ты умоляла меня о…

— Ш-ш. — Она прикладывает палец к моим губам. — Я устала.

Я целую ее в висок. — Тогда спи, Кения.

Она кладет голову мне на грудь, и я обнимаю ее.

Время останавливается.

Мое тело гудит от удовлетворения, и я притягиваю ее ближе к себе.

Она идеально помещается в моих объятиях. Там ей и место.

— Мисс Джонс прислала обед, — говорит Иезекииль, пыхтя, врываясь в мой кабинет и ставя контейнер на стол.