Апраксин двор

Могучий рев из-под капота разносился на весь Гутуевский и глушил все звуки разом, так что я скорее почувствовал телом, чем услышал, как по кузову кудеяровского автомобиля застучали пули. Металл корпуса кое-как держался, но стекло сзади пошло паутинкой трещин и обвалилось, засыпая нас осколками.

— Стреляют, — нервно хихикнул Петропавловский. — А ну-ка держитесь, братцы!

Машина снова рванула вперед, и нас буквально вдавило в сиденье. Фурсов уже даже не стонал, и я едва успел подхватить голову, чтобы он не ударился об дверь изнутри. Кожа на лбу оказалась мокрой от пота.

И холодной — разве что немногим теплее, чем у покойника.

— Как он там? — Петропавловский развернулся, пытаясь разглядеть в темноте хоть что-то. — Живой хоть?

— Да как тебе сказать… — проворчал я. — Плохо он! Но пока дышит.

Выстрелы стихли, и пули больше не барабанили по обшивке авто. Погоня осталась позади. К счастью, у каторжан не имелось под рукой никакого транспорта, и мы без особого труда удрали с Гутуевского, но дела определенно шли так себе. Я мог припомнить где-то с десяток заговоров, и кое-какие вполне сгодились бы остановить кровь и внутри — на полчаса или больше. А будь у меня под рукой хоть самая простенькая армейская аптечка…

Впрочем, чего толку мечтать? Урка явно знал, куда колоть, и рана Фурсова оказалась серьезнее некуда: жизнь утекала из него капля за каплей, а оставшееся нам время утекало еще быстрее — и еще беспощаднее.

— Помрет ведь так. — Петропавловский озабоченно покачал головой. — В больницу бы его надо, Вовка. Тут Адмиралтейский госпиталь на Фонтанке — считай, за углом. Там дежурный врач быть должен.

Вроде бы близко. Всего десять минут дороги… может, даже пять, если лететь во весь опор. Потом бегом по лестнице с тяжелым бесчувственным телом на плечах. Потом — ругаться с вахтером, или кто там у них сейчас?.. Как бы не часовой — в военно-морском госпитале положено. Телефон, звонки, суета, искать хирурга — а то и вовсе мчаться за ним по ночным улицам, насилуя и без того измученный мотор. И сразу обратно…

Не успеем. Без шансов.

Тактическая медицина никогда не была моей сильной стороной — зато раненых, мертвецов и тех, кто вот-вот в них превратится я за свою жизнь повидал предостаточно. И поэтому даже не рассчитывал, а скорее чувствовал, сколько минут осталось Фурсову. Не больше тридцати-сорока — конечно же, если Петропавловский не припаркует нас в столб. И по всему выходило, что на возню даже в ближайшем госпитале их не хватит. Если только…

— Не надо в больницу! — Я сжал уже холодеющую ладонь. — Давай на Петроградскую сторону… Гони!

Глава 22

Не знаю, в чем оказалось дело: в способностях, которые в нужный момент обострились до предела, или в самом обычном доверии. Петропавловский не стал спорить. Даже не задавал вопросов — просто снова придавил педаль, и машина полетела вдоль Обводного канала. Через несколько минут редкие светящиеся окна промышленного района сменились другими — побольше и поярче. Снаружи за стеклом промелькнули Екатерининский канал, Мариинский театр и Николаевский мост, и почти сразу за ним — Тучков. Мы гнали так быстро, что Петербург, казалось, сам спешил навстречу, услужливо сворачивая под колесами не только асфальт, но заодно и время.

А его все равно было слишком мало. Могучий мотор домчал нас до Петроградской стороны минут за пятнадцать-двадцать, но мне они показались чуть ли не сутками. И даже когда машина с визгом покрышек влетела в поворот на аллею и за деревьями, наконец, показалось знакомое двухэтажное здание, тревога не отпустила.

Наоборот — вцепилась еще сильнее. Фурсов не шевелился и дышал так тихо, что я даже успел подумать, что несу на руках уже мертвое тело. Но отступать было поздно — так что я изо всех сил принялся стучать ботинком в дверь. И, пожалуй, вовсе снес бы ее с петель, не отыщи Петропавловский едва заметную в темноте кнопку. Впрочем, новомодный электрический звонок нам, можно сказать, не пригодился — шума я и без него наделал столько, что проснулись не только обитатели особняка на Каменноостровском, а заодно и вся округа.

— Что такое, судари? — Дверь слегка приоткрылась. — Вы знаете, который час?

Мужской голос звучал встревоженно. Впрочем, без особого страха: невысокий худощавый старик — видимо, дворецкий или консьерж — прихватил с собой старинный револьвер с длинным стволом и чувствовал себя вполне уверенно. Наверняка ему уже не раз приходилось выпроваживать незваных гостей.

— Нам нужна помощь! — Я поудобнее перехватил бесчувственное тело Фурсова. — Позовите Катерину Петровну, любезный!

— Ее сиятельство не принимает на дому, милостивые судари. Если вам угодно — отправляйтесь в больницу.

Почтенный старец брезгливо поморщился — видимо, принял нас то ли за уголовников, то ли за каких-то подгулявших пижонов, которым взбрело в голову без особой надобности потревожить Владеющего целителя.

— Меня зовут Владимир Волков! — снова заговорил я. — Мы с ее сиятельством знакомы и…

— Мне очень жаль. Доброй ночи, судари.

Дворецкий попытался было закрыть дверь, но Петропавловский ловко просунул в щель ботинок.

— Послушай, старый ты хрыч! — проворчал он. — Тут человек ранен!

Дед оказался не из робких: не стал даже пытаться удерживать нас силой — наоборот, отступил на шаг и, щелкнув курком, навел дуло револьвера мне в лоб и тихо предупредил:

— Назад, судари! Если вы шагнете за порог — я буду вынужден стрелять.

— А ну зови княжну! Или я тебе зубы в глотку забью!!!

Не знаю, что оказалось более действенным — то ли рев, вырвавшийся из моей груди вместо человеческой речи, то ли перекошенная от ярости желтоглазая звериная морда, которую старик дворецкий увидел перед собой — гонору у него явно поубавилось, а старинный револьвер наверняка показался не таким уж и убедительным аргументом. И я уже всерьез примеривался воспользоваться замешательством и войти силой, когда в полумраке за дверью мелькнуло знакомое лицо.

— Что здесь происходит⁈

— Доброй ночи, ваше сиятельство! Это я, Волков! — выпалил я. — Мой друг умирает!

Несколько мгновений мы с Вяземской смотрели друг на друга. И я скорее почувствовал, чем смог разглядеть на ее лице эмоции — удивление, смятение, испуг… пожалуй, даже страх. Не знаю, о чем именно она успела подумать, но вопросов не задавала: молча кивнула, шепнула что-то дворецкому, поманила нас с Петропавловским внутрь, развернулась и зашагала, показывая дорогу.

— За мной, судари… Нет, не сюда — дальше на кухню! — Вяземская щелкнула выключателем. — Кладите прямо на стол.

Я только сейчас заметил, что ее сиятельство выбежала нам навстречу в неглиже: босиком и чуть ли не голой. Наспех затянутый поясом шелковый халатик едва прикрывал бедра, на лице не осталось и следа косметики, глаза до сих пор слегка щурились от света.

Видимо, уже успела отойти ко сну — и все-таки поднялась на шум.

Но меня сейчас уж точно не интересовало ни разглядывание прелестей юной княжны, ни тем более соблюдение каких-то там правил этикета. Да и саму Вяземскую, похоже, все это волновало не больше моего. И даже если вниз по лестнице на первый этаж шлепала босыми ногами разъяренная малолетняя аристократка, то теперь рядом со мной оказалась женщина-врач. Собранная, уверенная в своих силах и даже почти спокойная. Ее сиятельство перевоплотилась моментально.

И я даже успел поймать себя на мысли, что такой она мне нравится куда больше.

— Давайте сюда. Нет, не трогайте скатерть — оставьте! Константин, принесите воды, полотенце и мои инструменты — быстро! Остальные — выйдите вон… Кроме вас! — Вяземская поймала меня за руку. — Понадобится помощь!

Меня тут же назначили в ассистенты — и, пожалуй, не зря: вряд ли хоть кто-то в доме обладал серьезными познаниями в экстремальной хирургии, а я хотя бы не упаду в обморок при виде крови — уж в этом ее сиятельство могла не сомневаться. В конце концов, у нас за плечами уже была одна совместная… скажем так, операция — и тогда все прошло успешно.