III
О саде невозможно забыть: он всякий раз появляется, если возвращаться в Москву не в темноте и сидеть с правой стороны вагона. На следующий день я уезжал летним светлым вечером, но на скоростном поезде, который за пять минут уже сильно разгоняется, и холм наших садов промелькнул быстро, разноцветно скакнули домики среди зелени, и сразу же базы, кирпичные склады. Электричка или пассажирский поезд показывает наши сады более подробно. Если заранее, когда ещё лес, прицелиться, можно найти домики знакомых, тополь, и в любом случае — длинный забор садового товарищества. Но после подъезда мне показалось, что вот так, бессюжетным всплеском цвета, даже честнее.
Кажется, всё моё детство мы шли в сад и из сада, но никак не могу вспомнить, о чём мы говорили по дороге. Хоть бы один разговор, но нет. Мы спускались с горы налегке, ещё и подгоняемые каким-то неудобным для больной ноги законом физики. Через несколько часов поднимались в гору из ямы садов, несли вёдра, корзинки, сумки, кабачки, огурцы, помидоры, триколор смородины, крыжовник, артритную морковь. Свёкла всё время не удавалась, листья были яркие, крупные, а из земли доставали издёвку — тонкий корешок, это красивое, яркое, мы бросали в кучу гнить. Бабушка наверняка тяжело дышала, но я этого не замечал. Мама сейчас того же возраста, в каком бабушка была в моём детстве, и стареет на переднем плане, увеличивает размер туфель, растирает колени. А бабушка была уже старой и всегда так дышала. Да, бабушка носила когда-то туфельки на каблучке, последние её, белые, я раскрашивал фломастерами. Но при мне у бабушки — тапочки, полусапожки, валенки, и в том, что туфли на каблуке когда-то были бабушке впору, чувствовалось что-то сказочное: туфли в пакете, пакет в чемодане, чемодан в шкафу, шкаф — в коридоре. Бабушка сказала, что носила их по праздникам, и как-то на день рождения бабушки я достал туфли, надел их в шутку и походкой неуверенного недавно родившегося животного ходил по квартире, но наступил отцу на ногу каблуком, сделал две вмятины в полу, все раскричались. Бабушка в моих ранних воспоминаниях часто идёт впереди, а я отстаю. Хоть во мне и больше сил, но нет привычки к ходьбе, я отвлекаюсь, мечтаю, маленькие шаги, поэтому вижу бабушкину спину перед собой: цветочный путающийся мотивчик, на чёрном фоне розовые бутоны — это хлопок. А в двухслойной синей синтетике (разноцветные ромашки) жарко, тело, жаловалась бабушка, не дышит. По зелёному платью с подви́жным таким подолом ползли стебли, срываясь в оранжевые цветы, но в таком можно было ходить только в летние гости, оно считалось нарядным. Было ещё что-то серо-красное, серый фон, и на нём алеет. Я недавно увидел у мамы лоскуток и — тут же запищало воспоминание и реконструировало, вплоть до пояса и хлястиков с пуговками на плечах. Синий сарафан надевался на зимние праздники, плотная ткань, под него блузка была задумана белая, это уже совсем не связано с садом, но остановиться нельзя, зимнее платье — два оттенка зелёного, оранжевые точки-ягодки и пуговицы, пожалуй, коричневые, но не глухие, а пропускают свет, если нацелиться. Грузно заворочались пальто, но уж их я остановил. Было что-то ещё, кофточка, юбочка, около шкафа пол всегда одинаково скрипел, вот и сейчас — скрип. Косыночка мягкая, не умеющая мяться, маленькие синие цветочки, одинокие, разлучённые белым полем, висела всегда на струнке с обратной стороны дверцы.