Страница 79 из 108
Узор
Мы едем на мотоцикле с коляской: отец, бабушка, я, два синих шлема, один зелёный. Отец в тёмных очках, держит спину прямо, и мне хочется, чтобы он напоминал полицейского из рекламы. Но его штаны защитного цвета и парусящаяся куртка-спецовка сопротивляются: нет, не похож. Бабушка сидит за ним, обхватив его руками, зажмурившись из-за ветра до китайского выражения лица. Я — в коляске, передо мной стекло, защищающее меня от ветра, поэтому я могу рассматривать бабушку, отца, рябину у дороги, дачные домики на холме. Середина лета, отпуск отца, пивной, гаражный, бабушка упросила отвезти нас к запруде — стирать ковёр. Роза Гавриловна постирала на прошлой неделе и осталась очень довольна: так никогда не выбьешь. Ковёр, сложенный в неохотный квадрат, лежит у меня в ногах. Мы прогремели мимо разрушенной церкви, куда я много раз залезал с Игорем, разозлили собаку у большого зелёного дома, и она дежурно, без азарта пробежала с нами немного, за кладбищем вступили в конкуренцию с трактором, он вонял и грохотал сильнее нас, но быстро отстал, ему как будто не надо было торопиться. С чувством гордого превосходства мы проехали остановку, на которой стояли люди, повернув голову в сторону надежды на автобус (вот и ждите!), и выехали на поле, подняли пыль, задрожали по щебёнке. На поле растёт то ли рожь, то ли пшеница, я всегда путаю, а по краям интересные яркие сорняки: пижма, чертополох, василёк, гадающая ромашка. Отец выруливает влево, мотоцикл лезет вверх, и тут же (я знаю и жду) показывается блестящая запруда — большой водоём, за непонятную форму (как будто тесто растеклось по сковородке и не сделалось круглым блином) названный этим странным словом, внутри которого мучается пруд. Мы приближаемся к воде, из общего пейзажа делают шаг детали: яркие купальники двух толстых женщин, полотенца на траве, спина старика в позе рыбака, затаившаяся удочка, дети в воде, они что-то кричат, но мотоцикл ворует их крик. Мы едем вдоль запруды, потому что ковёр надо мыть там, где в воду спускаются три бетонные плиты. На одной такой плите разложен уже чей-то ковёр, и над ним торчит задница в халате. Мотоцикл останавливается у плиты, отец выключает двигатель, наступает необычная тишина, из которой вылетает вдруг муха, слышится всплеск, детский крик. От ковра разгибается сухая загоревшая старуха в косынке и смотрит на нас неприветливо. Бабушка пятится с мотоцикла, потому что задрать артритную ногу не может. Отец неумело придерживает её, одалживает руку, и бабушка без привычки берётся за неё.
— А сушить-то как будешь? — продолжает отец начатый до мотоцикла разговор.
— Повешу на балкон на перила, у Розы за ночь высох.
— На балкон на перила, — повторяет отец, снисходительно, голосом, подходящим для детских планов, — выдумали себе. Как его класть-то?
Отец берёт ковёр, а бабушка из-за того, что он несёт тяжёлое, суетится и протягивает руки к отцу, как будто готова подхватить.
— Да вот лицом вверх, но не очень низко, чтобы в воду не съехал, — и тут же оправдывается: — А то он висит пыльный, годами не выбивали, когда снимала, вся исчихалась.
— Исчихалась, — дразнит отец и встаёт на плиту, осторожно, сопротивляясь наклону.
Отец кидает сложенный ковёр, намеренно не церемонясь. Бабушка хочет вскрикнуть, но вовремя ловит слово
— Ладно, мойте. Я поехал, — говорит отец, достаёт из багажника и ставит на землю бабушкину сумку с едой и покрывалом. Он дёргает рычаг, мотор взрывается, и отец огибает запруду. Кажется странным, что он умеет управляться с чем-то таким громким.
— А как мы будем мыть? — спрашиваю я.
— Ты вот в ведро набирай воды и приноси мне. Я буду щёткой, а ты можешь вон губкой.
Я с опаской спускаюсь к самой воде, вижу вдруг своё отражение, водоросли и, потревожив лицо, всколыхнув ил, набираю ведро. Бабушка нагибается и начинает тереть щёткой. Я беру большую губку, которой раньше мылись, но теперь она всегда под раковиной, где подкапывает, и провожу ею по сопротивляющемуся ворсу.
— Ты вот так помыль хозяйственным мылом немножко, — советует бабушка, её перевёрнутое, как на прополке, лицо краснеет.
Я мылю губку, сильно пахнет знакомым чистым запахом, вспоминаются носки. Мы чистим ковёр: я — на корточках, бабушка — согнувшись. Мы оба молчим, кажется, стесняемся старухи, припекает солнце, у бабушки на носу появляется капля пота. Старуха спускается с железным ведром к воде и затаскивает его, натянув сухую руку, поскрипывая — страшно смотреть. Потом прицеливается и тщательно, захватывая ближние углы, поливает свой ковёр. А когда вода заканчивается, с удовольствием распрямляется, наслаждаясь чувством в пояснице. Солнце заходит за облако, и старуха не морщась смотрит на запруду. Я слежу за её взглядом — прилежные складки серой воды бегут на нас, тёмные, как будто озябшие дети торчат блестящими головами, резиновая лодка зачем-то кружится в центре, словно борется. А сама старуха без солнца совсем почернела, ямы глаз, худые щёки, морщинистый острый подбородок. За водой, на поле, где трактор стоит в профиль, жарко и ярко, и я вижу, как оттуда на нас по перепаханной земле надвигается солнце, темнота отступает по воде, и дети вдруг весёлые, лодка ярко-зелёная, развлекательная, а дальше невозможно, больно смотреть.