Я научилась просто, мудро жить

БЕРЕЗЫ[13]

…Таких берез еще никто не видел. Мне страшно их вспоминать. Это наваждение. Что-то грозное, трагическое, как «Пергамский алтарь», великолепное и неповторимое. И кажется, там должны быть вороны. И нет ничего лучше на свете, чем эти березы, оромные, могучие, древние, как друиды, и еще древней. Прошло три месяца, а я не могу опомниться, как вчера, но я все-таки не хочу, чтобы это был сон. Они мне нужны настоящие.

Анна Ахматова, Из «Записных книжек»ИСПОВЕДЬУмолк простивший мне грехи.Лиловый сумрак гасит свечи.И темная епитрахильНакрыла голову и плечи.Не тот ли голос: «Дева! встань…»Удары сердца чаще, чаще.Прикосновение сквозь тканьРуки, рассеянно крестящей.1911, Царское Село

Домашнего религиозного воспитания Ахматова не получила. В семье Горенко, как и во многих интеллигентных семьях предреволюционной поры, отношение к религии было спокойным. Однако младшие дочери Инны Эразмовны, бестужевки и народоволки, подрастая, наперекор семейной традиции, стали проявлять непонятную матери религиозность с некоторым даже налетом экзальтации. Одна из товарок Анны по Киевской гимназии (год 1907) оставила такое важное свидетельство:

«Киевская весна. Синие сумерки. Над площадью медленно разносится благовест. Хочется зайти в древний храм св. Софии, но ведь я принадлежу к „передовым“ и в церковь мне не подобает ходить. Искушение слишком велико… хочется отойти от обыденного. В церкви полумрак. Народу мало… В темном приделе вырисовывается знакомый своеобразный профиль. Это Аня Горенко. Она стоит неподвижно… Взгляд сосредоточенно устремлен вперед. Она никого не видит, не слышит. Кажется, что она и не дышит… Несколько раз хотела заговорить с ней о встрече в церкви, но всегда что-то останавливало. Мне казалось, что я невольно подсмотрела чужую тайну…»

* * *Смуглый отрок бродил по аллеям,У озерных грустил берегов,И столетие мы лелеемЕле слышный шелест шагов.Иглы сосен густо и колкоУстилают низкие пни…Здесь лежала его треуголкаИ растрепанный том Парни.24 сентября 1911, Царское Село* * *Муж хлестал меня узорчатым,Вдвое сложенным ремнем.Для тебя в окошке створчатомЯ всю ночь сижу с огнем.Рассветает. И над кузницейПодымается дымок.Ах, со мной, печальной узницей,Ты опять побыть не мог.Для тебя я долю хмурую,Долю-муку приняла.Или любишь белокурую,Или рыжая мила?Как мне скрыть вас, стоны звонкие!В сердце темный душный хмель,А лучи ложатся тонкиеНа несмятую постель.Осень 1911* * *Под навесом темной риги жарко,Я смеюсь, а в сердце злобно плачу.Старый друг бормочет мне: «Не каркай!Мы ль не встретим на пути удачу!»Но я другу старому не верю.Он смешной, незрячий и убогий,Он всю жизнь свою шагами мерилДлинные и скучные дороги.И звенит, звенит мой голос ломкий,Звонкий голос не узнавших счастья:«Ах, пусты дорожные котомки,А назавтра голод и ненастье!»24 сентября 1911, Царское СелоПЕСНЯ ПОСЛЕДНЕЙ ВСТРЕЧИТак беспомощно грудь холодела,Но шаги мои были легки.Я на правую руку наделаПерчатку с левой руки.Показалось, что много ступеней,А я знала – их только три!Между кленов шепот осеннийПопросил: «Со мною умри!Я обманут моей унылой,Переменчивой, злой судьбой».Я ответила: «Милый, милый!И я тоже. Умру с тобой…»Это песня последней встречи.Я взглянула на темный дом.Только в спальне горели свечиРавнодушно-желтым огнем.29 сентября 1911, Царское Село* * *Меня покинул в новолуньеМой друг любимый. Ну так что ж!Шутил: «Канатная плясунья!Как ты до мая доживешь?»Ему ответила, как брату,Я, не ревнуя, не ропща,Но не заменят мне утратуЧетыре новые плаща.Пусть страшен путь мой, пусть опасен.Еще страшнее путь тоски…Как мой китайский зонтик красен,Натерты мелом башмачки!Оркестр веселое играет,И улыбаются уста.Но сердце знает, сердце знает,Что ложа пятая пуста!Ноябрь 1911МУЗЕМуза-сестра заглянула в лицо,Взгляд ее ясен и ярок.И отняла золотое кольцо,Первый весенний подарок.Муза! ты видишь, как счастливы все —Девушки, женщины, вдовы…Лучше погибну на колесе,Только не эти оковы.Знаю: гадая, и мне обрыватьНежный цветок маргаритку.Должен на этой земле испытатьКаждый любовную пытку.Жгу до зари на окошке свечуИ ни о ком не тоскую,Но не хочу, не хочу, не хочуЗнать, как целуют другую.Завтра мне скажут, смеясь, зеркала:«Взор твой не ясен, не ярок…»Тихо отвечу: «Она отнялаБожий подарок».10 ноября 1911, Царское Селовернуться

13

У Анны Ахматовой, как и у Пушкина, было какое-то особенное чувство к большим старым деревьям: комаровским соснам, слепневским березам, царскосельским дубам и липам. Они казались ей чуть ли не историческими персонажами, и она радовалась, если эти хранители древности, как старые знакомцы, приходили к ней во сне (примеч. составителя).