Страница 8 из 148
Правый монархист, профессор Киевской Духовной Академии Д.И. Богдашевский в переписке постоянно упоминал необходимость идейной борьбы с представителями партии к.-д., называя так всех носителей левых убеждений. К примеру, 11 октября 1910 г. он пишет: «кадетский, впрочем, принцип – вносить, где возможно, смуту, разделение – ими строго выдерживается» [«Вестник ПСТГУ II», 2013, Вып.6, с.97].
Регулярные политические выпады в письмах С.Ф. Ольденбурга трудно назвать как-то иначе.
Революционно настроенный Д. Клеменц, начисто игнорируя правые взгляды С.С. Ольденбурга, писал его отцу 22 февраля 1911 г. из Москвы в заядло-неадекватной антимонархической манере: «Очень рад, душевно рад, что Ваш Сергей Сергеевич решил перебраться в Мюнхен. И за границей много пошлого, тупого бестолкового; но там ни одному болвану уже не придёт в голову издеваться над умственной жизнью. Там уже ни спекулянт, ни шахер-махер не осмелится предложить науку передать в руки держиморде. Думаю, что в Мюнхене Сергею Сергеевичу будет хорошо. Там недурная русская колония» [«Восточный Туркестан и Монголия» М.: Памятники исторической мысли, 2018, Т.1, с.276].
Весь этот неопределённый набор слов является ритуальным проклятием в адрес решительно-правой политики русских монархистов в министерстве народного просвещения и не имеет никакого отношения к личности С.С. Ольденбурга. Пока не ясны настоящие мотивы переезда на кратковременное обучение в Германию, и какие научные задачи в это время ставил С.С. Ольденбург, который скорее бежал от буйств и насилий левых студентов, не дававших монархистам заниматься. С другой стороны, частая перемена мест обучения указывает, что Сергей Сергеевич тогда отнюдь не собирался следовать примеру отца и выбирать учёную карьеру. В итоге он присоединится к чиновничеству, служившему главной опорой Престола.
В более буйный 1905 г. у будущего белоэмигранта, учёного авиа-изобретателя, вынужденные мотивы перейти к получению образования в Европе были такие: «Георгий не скрывал своих взглядов и присоединился к группе студентов-“академистов”, призывавших учащихся вернуться в аудитории и продолжать занятия. Студенты-революционеры враждовали с “академистами” и частенько избивали их, досталось и Ботезату» [В.Р. Михеев «Георгий Александрович Ботезат. 1882-1940» М: Наука, 2000, с.23].
Именно революционеры в Российской Империи являлись главными врагами просвещения, постоянно прибегавшими к насилию против тех кто налаживал образовательную систему.
После разоблачения со стороны академистов, расследование, которым занимались монархисты П.Ф. Булацель и Г.Г. Замысловский, установило что в Горном институте при попустительстве трусливых профессоров революционные партии захватили в своих интересах раздачу фонда стипендий, расхищали казённые суммы, принуждали студентов к отчислениям на нужды с.-р. и с.-д. А «бедным студентам, которые были против забастовки» отказывали в поддержке. «Государь даёт деньги на учение бедным студентам, и из этих денег профессора допускают отчисление в фонд, на нужды революционного движения, имеющего целью ниспровергнуть трон того же самого Царя, Который жертвует эту стипендию нуждающимся, учащимся студентам» [«Идейные кассиры. Из истории Горного института Императрицы Екатерины II» СПб.: Тип. А.С. Суворина, 1910, с.68, 110].
В феврале 1911 г. левые интеллигенты типа В.И. Вернадского скопом побежали из Московского университета, зная что «одновременный уход значительного числа профессоров нанесёт огромный урон преподаванию». Но задачи правильной организации просвещения их не интересовали, на первом плане всегда была борьба с Монархией [А.Н. Савин «Университетские дела. Дневник 1908-1917» М.: Центр гуманитарных инициатив, 2015, с.136].
И тот же самый Вернадский при большевиках будет отстаивать необходимость сотрудничать с красными несмотря ни на какие их преступления, оправдываясь интересами “науки”.
«Левые общественные круги, в том числе и левые партии Государственной Думы употребляли все усилия, чтобы держать народного учителя в тяжком материальном положении, создавая из него озлобленного революционера. Они всегда противились всем попыткам правительства улучшить материальное положение народных учителей, понимая, что таким образом может потухнуть нужный им священный уголёк “революционного гнева”». «Преподавание прикладных знаний всегда встречало ожесточённую оппозицию со стороны нашей интеллигенции и левых скамей Государственной Думы» [Ювенал «Мировая угроза. Этапы русской революции» Константинополь, 1921, с.36-37].
Понятно почему С.С. Ольденбург был на стороне русских монархистов, а не левых мракобесов. Установить точнее причины отъезда Сергея Сергеевича надо будет позже через ознакомление с полной его перепиской с отцом. Особую роль могло сыграть и состояние здоровья.
Примером подмены причины и следствия является мемуарный отрывок о том как правый министр народного просвещения 1908-1910 г. А.Н. Шварц якобы предпринял «своего рода жандармский поход на университеты, с целью передачи всего дела подготовки русских учёных в руки немецких профессоров» [Н.П. Кондаков «Воспоминания и думы» Прага, 1927, с.32].
Прибегать к подготовке преподавательского состава в Германии приходилось из-за вынужденной необходимости устранять из университетов революционно-партийных активистов среди левой интеллигенции. Похоже, с этими министерскими проектами и оказался связан С.С. Ольденбург.
8 июня 1911 г. Д.А. Смирнов осведомлялся: «Как устроился Серёжа в Мюнхене и как он поживает?».
Ссылка на зарубежный опыт единожды проскальзывает в пылкой статье С.С. Ольденбурга о необходимости знать азиатскую географию и имена ведущих китайских политиков наравне с английскими типа Ллойд Джорджа. Уже заработав себе репутацию заклятого врага евразийцев, он избегает обратной крайности, не следуя слепому преклонению левой интеллигенции перед европейской образованностью, а напротив, осуждает несправедливость европоцентризма: «в современной жизни Китай начинает играть всё более заметную роль. А мы до сих пор знаем о Китае примерно столько же, как европейцы о России: мне самому приходилось видеть немецких студентов-филологов, которые не знали о существовании Киева!» [«Возрождение», 1926, 23 февраля, с.2].
В октябре 1911 г. С.С. Ольденбург обсуждал с отцом публикацию письма С.Ю. Витте, пытавшегося в очередной раз привлечь внимание к тому, что от манифеста 17 октября остался лишь труп [«Проблемы реформирования России на рубеже XIX- XX вв.» СПб.: ЕУ, 2018, с.306].
Действительно, хотя либералы и пытаются представить провозглашение свобод безоговорочно самым важным и чуть ли ни самым положительным актом Императора Николая II, манифест 17 октября имеет не больше значения чем любой из десятков опубликованных манифестов, свидетельствовавших о незыблемости Самодержавия.
Вынужденно опубликованный для борьбы с революцией, манифест 17 октября 1905 г., преследовал цель продемонстрировать бессмысленность либеральных декламаций и требований свобод всего и вся, предъявляемых к власти, т.к. сами революционеры первыми же уничтожат любые свободы и из-за них любое такое формальное провозглашение окажется пустым звуком. Такое революционное уничтожение по сути является точным политическим определением слова “свобода”.
14 октября 1911 г. С.С. Ольденбург писал из университетского городка Гёттинген в Саксонии: «выборы в этот раз несомненно дадут более левый Рейхстаг, хотя и менее левый, чем в 1909 г. при проведении финансовой реформы». «Я никогда не считал последние годы Столыпина тем защитником представительного строя, каким его выставляют и не сочувствую той легенде, которой теперь хотят его окружить». Здесь, в отличие от письма за апрель 1906 г., Ольденбург-младший занимает уже твёрдые монархические позиции, поддерживая политику Императорского правительства Николая II и борясь с либеральной мифологией о Столыпине. По тогдашнему суждению С.С. Ольденбурга, убитый социалистом П.А. Столыпин показал себя «на высоте», когда противостоял Г. Думе с «не запугаете», а не когда «дал себя втянуть в “национальную политику”», показавшую «что своей настоящей политики у него нет, что он не вождь».