Роман о Лондоне

Здание, адрес которого ему дали, находилось неподалеку от собора святого Павла. Старинный особняк в окружении высоких современных новостроек производил странное впечатление. Он выглядел будто привидение, явившееся из якобинских времен. Пока Репнин шел к калитке, он никого не встретил. Двери можно было дать лет двести. В доме было четыре этажа. Рамы огромных английских окон подымались и опускались подобно гильотине. Над входной дверью имелся навес, который в Лондоне называют «капюшон». Hood.

В двух шагах отсюда располагалось издательство, где совсем недавно Репнин получал книги.

Ему вспомнился чемодан.

Между тем дворик, в котором он очутился, представлял собою идиллический уголок старого Лондона. Вдоль устланной плиткой дорожки стояли пустые мусорные урны, явно никем не употреблявшиеся. Они были чистыми и сверкали словно серебряные. Деревянные балконы обвивали гирлянды цветов, как два века назад. Посреди двора из каменного фонтана журча струилась вода.

В вестибюле на прикрепленной к стене табличке он прочитал фамилии арендаторов. Несколько издателей, два адвоката и сэр Малькольм. Названный редактором какого-то шотландского журнала, издаваемого обществом охотников.

Репнин не знал, что Парк, кроме этой, имеет еще две конторы, но в другом, более аристократическом районе Лондона, где целая улица состоит из прекрасных особняков, имеющих форму полумесяца. Crescent. Поднявшись на второй этаж, он через двустворчатые двери вошел в приемную канцелярии Парка, где сразу же ему сообщили — его ждут. В первой комнате он увидел двух молодых служащих. Из второй доносился ритмичный стук пишущих машинок. Секретарши сэра Малькольма были тоже молодыми и хорошенькими. Проводив его к Парку, обе мгновенно исчезли. В окно был виден собор святого Павла. А когда Парк предложил ему сесть в огромное кожаное кресло, Репнин, оглядевшись, заметил, что стены увешаны фотографиями беговых коней и рысаков.

Сел и сэр Малькольм.

Взглянув в окно, Репнин понял, что находится где-то неподалеку от того перекрестка, куда еще недавно сносил книги для магазина, который покинул. В Лондоне каждое происходящее с ним событие является неким продолжением предыдущего, и сам он, казалось, существует только для того, чтобы все время что-то продолжать. Сэр Малькольм убрал со стола бумаги, но не закурил и не предложил закурить Репнину. С тех пор, как Репнин его видел последний раз, сэр Малькольм сильно изменился. Прошло слишком мало времени, чтобы так постареть. Он очень сдал после Корнуолла. Стиль его одежды был прежний, но в лице появилось что-то новое. Он выглядел очень усталым. Он был такой же длинноногий, на нем были те же знакомые брюки и клетчатая рубашка, но он сутулился, чего прежде никогда себе не позволял. Щеки отвисли и приобрели цвет мяса убитого оленя. При разговоре рот его оставался полуоткрытым. В этом лице ничто не напоминало сейчас вырезанный из дерева символ Солнца, его скорее можно было бы сравнить со слепком полной Луны, когда ее начинают застилать облака. Парк уставился на Репнина своими огромными, белесыми глазами. Смотрел холодно.

Потянулся рукой за лежащей в пепельнице пустой трубкой, однако не закурил. Его родственница, сказал, отказывается от ввоза скакунов из России. А он сам — нет. Дело в том, что он намерен осуществить свою давнишнюю мечту. Он полагает (I think), что Репнин мог бы в этом помочь. Репнин ему понадобится, когда кони будут доставлены в Англию. Эти кони произведут фурор. Речь идет не только о барыше, цели скорее чисто спортивные. Дело в том, что русские скакуны внесут нечто совсем новое в организацию скачек. И в Англии, и в Шотландии. Ничего подобного не знали ни Ньюмаркет, ни Эскот и ни Эпсом. Что об этом думает Репнин? Он давал уроки верховой езды в Милл-Хилле.

Глядя на Парка, Репнин вдруг увидел перед собой портрет изображенного в красном мундире славного губернатора Гибралтара, который не сдался врагам, защищая крепость. Репнина он удивил. Удивил в полном смысле этого слова. Почему он так увлечен тем, что сейчас сказал? Этим приобретением русских жеребцов?

И все-таки у него отлегло от сердца. Репнин даже повеселел — Парк не расспрашивал ни о своей, ни о его жене и не докучал ему, как это обычно делали другие, назойливыми предложениями выпить или закурить, хотя Репнин постоянно всем твердил, что не курит. Беседовать с величественным шотландцем было скучно, но Репнин отвечал ему очень учтиво. Сказал, что сомневается, насколько удачно избрана его кандидатура для подобной работы. Никогда прежде ни о чем таком он не думал. И не уверен, сможет ли сказать по этому поводу что-либо заслуживающее внимания.

Поскольку сэр Малькольм молчал, Репнин продолжал говорить, только чтобы выказать этому старому колоссу свое доброе расположение. Он некогда разбирался в русских скакунах и в скачках, которые устраивались в Санкт-Петербурге, но все это было так давно. Посещал он и скачки в Париже, и полагает, что сэру Малькольму бо́льшие услуги мог бы оказать специалист-парижанин. По его мнению, Париж нынче главный конкурент Лондона в этом отношении. Впрочем, он думает (I think) — русские кони действительно произведут фурор в Лондоне.

Парк положил трубку обратно в пепельницу.

Он нахмурился. Конечно, нынче Париж главный соперник Лондона в смысле скачек, но это временно. Постоянные победы английских скакунов успокоили Лондон, и кони здесь просто избалованы. Они потеряли форму. Утратили выносливость. Но все должно измениться. Сейчас опасность грозит из Ирландии. Главные соперники — ирландские кони, и, по мнению Сорокина, которого Репнин знает и который только что вернулся из Ирландии, соперники весьма серьезные. А победа ирландцев означала бы позор для Англии.

Надо ли понимать слова Репнина так, что он навсегда отказывается где-либо служить? Парк пригласил его с целью побеседовать и выяснить, что произошло в Доркинге. Леди Данкен говорит, будто он самовольно оставил свое рабочее место и на него следовало бы подать в суд. Джонс утверждает, что Репнин погубил ту молодую ирландскую кобылку. Она проиграла скачки. Он, Парк, очень об этом сожалеет. Он бы хотел ему помочь. Эмигрантская судьба не сахар.

На это Репнин отвечает, что отказался от жалованья за июль, которое ему было послано с запозданием, и, следовательно, считает излишним дальнейшие разговоры о Доркинге. Он не намерен возвращаться на службу к леди Данкен. Охотнее бы согласился вместе с бывшими польскими полковниками чистить серебро и мыть посуду в «Дорчестере».

Огромный шотландец смотрел на него хмуро.

Как ему будет угодно. Что до Парка, то он еще в Корнуолле, узнав его судьбу, обещал свою помощь. Пытается помочь и сейчас, но, оказывается, это не так-то просто. Впрочем, план ввоза русских коней пока что висит на волоске. Одного-единственного слова графа Покровского было достаточно, чтобы те безумцы в Москве все испортили. Однако это не значит, что Парк откажется от своих намерений и не будет предпринимать дальнейшие шаги, чтобы отрезвить этих сумасшедших, потому что он, Парк, знает и любит Россию, на стороне которой участвовал в двух войнах. Русский народ — хороший, испорчены только русские господа. Во всяком случае, ему хотелось бы вернуться к разговору с Репниным и участвовать в продолжении его судьбы. Ибо и судьба имеет продолжение. У него есть еще одно предложение. Он предлагает Репнину место служащего в своей конторе. Будет получать то же жалованье, как если б занимался конями. Первое время. Но в дальнейшем оно будет расти. Кроме того, Парк берет на себя оплату квартиры. Завтра через адвоката Репнин получит соответствующее письмо. На этот раз на предложение ему следует ответить письменно.

Тогда Репнин, как-то странно улыбаясь, отвечает, что он охотнее всего вообще бы исчез из Лондона, но теперь, случайно, обрел крышу над головой и поэтому о предложении Парка подумает. Сначала он еще раз попытается продать свои фотографии медвежьей охоты в Сибири. Ему сказали, что книгу эту намерены купить. Если сэр Малькольм согласен, он бы сообщил ему свое решение в сентябре. В данное время он затрудняется окончательно ответить на это предложение. Его выгнали из квартиры и со службы в Доркинге. То и другое сделали почти без предупреждения, неожиданно, и он вынужден был срочно съехать. Он попытается сделать так, чтобы подобное не повторилось.