Огонь под пеплом

Потоцкий переглянулся с Матушевичем.

– Я полагаю, свыше трех миллионов человек, ваше величество, хотя перепись населения давно не проводилась, – ответил он, и Матушевич согласно кивнул.

– Она не сможет выставить столько же войск, сколько Варшавское герцогство, – отрезал Наполеон. – Если вы поставите под ружье шестьдесят, даже семьдесят тысяч солдат, Франции всё равно придется держать наготове сто пятьдесят тысяч для их поддержки, чтобы Россия не вздумала напасть на вас. Вы должны понять, что в данный момент восстановление Польши невозможно. Я не могу ввязываться в войну, в которой у Франции не будет всех шансов на победу. Я не хочу воевать с Россией, тем более что она не вмешивается в мои дела в Испании, Португалии и Папской области.

– Вы сказали, сир, что французские орлы уберегли бы наши земли от вторжения русских, – подал голос Матушевич. – Мы здесь, чтобы просить вас о покровительстве, мы с благодарностью и покорностью…

– Вы хотите, чтобы я дал вам французского короля? – перебил его Бонапарт. – Дьявол, это значило бы развязать войну. Франции и думать об этом незачем. Объявить рекрутский набор на четыре года раньше срока, разорить Францию просто из удовольствия вести войну – я не могу на это пойти. Войну нельзя начинать, если не получишь от нее очевидных выгод. И потом, вы сами видели, как тяжело французам воевать в вашей стране: климат отвратительный, дорог нет, непролазная грязь, болезни, приличного вина не достать – французы не захотят сражаться на севере.

Потоцкий подбирал слова, но император не дал ему их высказать.

– Не скрою: я питаю особую любовь к вашей нации, – продолжил он снисходительным тоном. – В ваших светских гостиных я чувствую себя, словно в Париже, в вашем обхождении и ваших обычаях есть что-то французское. Но все личные чувства в политике ничего не значат. Согласитесь, что вашей нацией трудно управлять. Я дал вам в короли одного из мудрейших монархов Германии, и то еще находятся горячие головы, стремящиеся ему перечить, хотя им совершенно не в чем его упрекнуть.

С этим Брониковский не мог не согласиться.

– Предположим, что министры сумеют договориться и Россия согласится на раздел Галиции. В таком случае ей нельзя будет дать меньше, чем вам. Увеличение Варшавского герцогства придется русским не по нраву, они воспрепятствуют ему и захотят войны, а вы недостаточно сильны, чтобы противостоять России. Пруссия тоже потребует свой кусок пирога, Австрия непременно захочет сохранить хоть что-нибудь. Так что даже если вы соедините шестьдесят тысяч солдат из Галиции с войсками Варшавского герцогства и саксонцами, этого будет мало, чтобы противостоять русским. Как же я должен поступить, чтобы русские остались довольны? Сам еще не знаю.

Брониковский был ошеломлен. В последние дни император дважды удостаивал его аудиенции, и каждый раз он слышал от него прямо противоположные речи – миндальничать с Россией Бонапарт не собирался. Возможно, он хочет скрыть свои истинные намерения от Потоцкого и Матушевича, зная об их связи с домом Чарторыйских? Всем известно, что князь Адам Ежи Чарторыйский был близким другом императора Александра и стремился возродить Польшу под эгидой России; именно он настоял на заключении союза с Австрией и Англией, приведшего к войне. Неудача под Аустерлицем отрезвила царя; князь Адам лишился министерского поста, сохранив за собой лишь управление Виленским учебным округом, но как знать наверное… Возможно, император французов хочет, чтобы в Петербург дошли именно эти его слова.

– Сир, – снова заговорил Потоцкий, – в Варшаве вас встречали как освободителя, и я совершенно уверен, что точно такой же прием вам оказали бы в Кракове и Лемберге. Да, нас мало, но каждого из нас одушевляет любовь к Отчизне. Мужчины, женщины, молодежь и старики – мы все готовы пролить свою кровь до последней капли, лишь бы Польша вновь была единой!

Наполеон махнул рукой.

– Восторженность жителей Галиции вполне естественна. Армия, возглавляемая польским полководцем и состоящая из поляков, вступает в страну, некогда бывшую Польшей, – есть от чего вскружиться голове у нескольких юнцов, которые записываются в армию, чтобы сражаться за свое отечество. Но Франция здесь ни при чём, и я не чувствую себя обязанным делать для Галиции то же, что сделал для Варшавского герцогства.

– И всё же позвольте мне изложить наши доводы в особой записке и подать ее на рассмотрение вашего величества.

– Пишите ваши записки, составляйте прожекты, вреда от этого нет, – разрешил Наполеон. – Поскольку они выйдут не из моего кабинета, я к ним буду непричастен, но только не рассказывайте никому о том, что я вам сказал.

В лакированную столешницу была вделана шахматная доска с расставленными на ней фигурами из слоновой кости, перед которой сидел манекен в белом тюрбане, полосатой сорочке и отороченной мехом темно-красной накидке с короткими рукавами. Его деревянное лицо лоснилось в отсветах канделябра, серые глаза таращились в пустоту, вислые черные усы были из настоящего волоса, как и густые брови. В левую руку, согнутую в локте, вставлена курительная трубка с очень длинным тонким мундштуком, правая вытянулась рядом с шахматной доской.

– Как вы изволите видеть, сир, перед вами автомат для шахматной игры.

Подвижный немец лет тридцати семи, с прической а-ля Тит, в синем фраке с большим вырезом и белом галстуке, завязанном сложным тугим узлом, так что поднятые кверху края накрахмаленного воротничка на треть закрывали бакенбарды, суетился возле большого ящика, за которым сидел манекен. С ужимками ярмарочного фокусника он открывал и закрывал три дверцы, демонстрируя мудреный часовой механизм из большого горизонтального валика с колками и разнокалиберных шестеренок, соединенных рейками, сквозное пустое отделение, где лежала только красная бархатная подушка, и выдвижной ящик со вторым набором шахмат, который он извлек и поставил на отдельный столик.

Наполеон рассматривал автомат, слегка склонив голову набок и рассеянно слушая перевод Маре, с трудом поспевавшего за подробными пояснениями. Это та самая машина, которая оконфузила немало великих и знатных людей, сразившихся с нею; только великий Филидор сумел поставить ей мат после довольно длинной и утомительной партии. Что ж, Бонапарт тоже француз, возможно, ему удастся сделать то, чего не удалось Екатерине Великой, ее сыну Павлу и даже Бенджамину Франклину. Шахматные фигурки – белого и красного цвета. В прошлом веке такую форму носили французы и англичане.

– Довольно, герр Мельцель, – оборвал Наполеон немецкую болтовню. – Начнем.

Немец поклонился, подошел к ящику и щелкнул каким-то рычажком сбоку; послышалось тоненькое скрежетание шестеренок, манекен поднял правую руку, коснулся ею своего лба и сердца и наклонил голову. Наполеон уселся перед шахматным столиком напротив, перевернул доску белыми фигурами к себе и передвинул королевскую пешку с е2 на е4.

– Прошу великодушно извинить меня, сир, но первый ход всегда делает Турок, – проблеял Мельцель.

– Белыми всегда играю я, – отрезал император.

Мельцель подошел к машине и передвинул белую пешку. Под мелодичный скрежет правая рука автомата простерлась над доской, пальцы сжались и разжались, красная королевская пешка переползла на е5; Мельцель переставил ее на доске императора. Наполеон двинул ферзя на f3, автомат – коня на с6. Белый слон вырвался вперед; красные высвободили второго коня. Что ж, быстрота и натиск – залог победы. Второй слон белых встал перед королем. Автомат звякнул, рука повисла в воздухе, а затем отодвинула белого слона обратно.

– Прошу прощения, сир, но вы ошиблись. Слон так не ходит.

Наполеон улыбнулся и пожал плечами, поставив на ту же клетку коня. Играя с Бертье, маршалом Мюратом или госсекретарем Маре, ему тоже случалось «ошибаться», но еще никто и никогда не сделал ему замечания: все знали, что император не любит проигрывать.

Красные слоны рвались вперед; белые сделали рокировку. На одиннадцатом ходу из-под лакированного дерева донесся металлический голос: «Шах!» Наполеон вывел своего короля из-под угрозы от красного коня и заслонил пешкой от ферзя, но рядом тотчас очутился второй красный конь. «Шах!» Белые фигуры оказались зажаты собственными пешками в левом углу, в то время как красные спокойно вели планомерное наступление. Белый король метался туда-сюда; уже на девятнадцатом ходу стало ясно, что ему не уцелеть, однако Наполеон продолжал партию, надеясь, что соперник всё-таки допустит ошибку. На двадцать четвертом ходу белая пешка съела последнего красного слона, но в это время над белым королем навис красный ферзь, поддержанный конем. Наполеон встал, взял своего короля, положил на доску и вышел. Дюрок и Маре поспешили за ним, Мельцель остался один.