Страница 2 из 16
Сгоревшие поля дымились. Массена отправил свои полки через хлеба, чтобы высокие колосья скрыли их передвижение, но австрияки подожгли рожь брандскугелями. Чернышев содрогнулся, вспомнив крики раненых, сгоравших заживо… Зато от ровной земли, мокрой после вчерашнего ливня, ядра, выпущенные с близкого расстояния, отскакивали, как мячики, и порой выбивали из плотных рядов австрийской пехоты по два десятка человек разом. Но и потери французов были велики; артиллерийские расчеты пришлось спешно пополнять добровольцами из гвардейской пехоты, кавалерия героически жертвовала собой, защищая пехотные колонны; если бы не атака кирасиров Нансути, Массена угодил бы в плен. Когда его сын-адъютант прискакал с просьбой прислать подкрепление, Бонапарт нарочито вывернул карман: «Скажите маршалу, что у меня нет войск в кармане». Между прочим, за весь сегодняшний день не было захвачено ни одного неприятельского орудия и взято очень мало пленных; Наполеон был этим недоволен.
Когда Чернышев вернулся в ставку, волнение уже улеглось, император был в своей палатке, а офицеры, только что бегавшие, как угорелые, изнемогали от хохота, рассказывая друг другу о разных забавных происшествиях. Один батальонный командир, забравшись в фуру, чтобы выдать своим солдатам особые пайки к ужину, не слышал криков от поднявшегося переполоха и не был готов к тому, что возница хлестнет лошадей и пустит их галопом; он упал головой в сундук и чуть не задохнулся там, когда крышка захлопнулась. Ну и рожа была у него, когда его оттуда вытащили!.. Да, таковы французы: они смогут обойтись без еды, но не без анекдотов. Всё наконец-то разъяснилось: в поселке, где французские мародеры запасались соломой, неожиданно появился отряд австрийской конницы в полсотни человек, отрезанный от главных сил и пытавшийся пробиться в Пресбург. Несколько ударов фухтелями обратили шакалов в зайцев, громко верещавших на бегу…
Наполеон вышел из палатки в шляпе, синем рединготе и сапогах, благоухая одеколоном; Чернышев сел верхом и вместе с императорской свитой поехал в Вену.
Штабс-ротмистр конногвардейского полка считался представителем русского царя при императоре французов; Бонапарт отличал его, хотя двадцатитрехлетний Чернышев был моложе годами и чином, чем русские офицеры-волонтеры, например, полковники Горголи и Витт. Когда он нагнал французскую армию в Санкт-Пёльтене в начале нынешней кампании, в бюллетене напечатали, что «к Его Величеству прибыл адъютант российского Императора, полковник граф Чернышев». Саша был этим смущен и счел своим долгом объявить Дюроку об ошибке: он не полковник и не граф, даже приказ о назначении его флигель-адъютантом еще не подписан. Наполеон с улыбкой возразил на это, что император Александр не преминет исправить его оплошность. Чернышев чувствовал, что нравится Бонапарту: у Наполеона была слабость к внешнему блеску, он любил красивых, стройных, щеголеватых офицеров, в которых сквозила порода, особенно если они к тому же были храбры, образованны и обладали какими-нибудь талантами – как Лежён, например, в часы досуга писавший картины на военные сюжеты.
Талантом Чернышева было сходиться с людьми, слушать и понимать их. Аббат Перрен, его домашний наставник, обучил его искусству непринужденной беседы, привив при этом стремление проникать в суть вещей; кровь отца – заслуженного генерала и сенатора, скончавшегося от ран, – заговорила в Саше, когда он двадцатилетним кавалергардским поручиком заслужил себе при Аустерлице орден Св. Владимира с бантом, присовокупив к нему затем золотую шпагу «За храбрость» и Георгиевский крест. Наконец, Фортуна сделалась его верной спутницей еще с отроческих лет. Первая встреча Саши с императором Александром была почти случайной – в Москве, на балу у князя Куракина по случаю коронации: они оказались рядом, когда танцевали котильон, и за час танцев пятнадцатилетний Чернышев назвал двадцатичетырехлетнему государю имена всех особ, присутствовавших в зале, ответив на все его вопросы. После несчастного сражения под Аустерлицем государь отправил поручика Чернышева на ночь глядя отыскать Кутузова (все его адъютанты были разосланы по другим делам), и Саша, оказавшись на распутье, угадал из трех дорог ту, что через две версты привела его к фельдмаршалу. Впервые приехав в Париж с письмом к русскому послу графу Толстому, в которое было вложено послание Александра к Наполеону, Чернышев был приглашен в Тюильри на следующий же день после прибытия, а не вместе с другими иностранцами – в особый приемный день, раз в две недели. Император французов заговорил с ним о Прусской кампании, и Саша осмелел до того, что позволил себе вступить с ним в спор о военном деле, чем поверг Толстого в совершенное изумление, однако Наполеон ничуть не рассердился, а напротив, просил Александра в ответном письме снова прислать к нему Чернышева. В Байонне, где Бонапарт дожидался испанского короля Карла IV и инфанта дона Фернандо, провозгласившего себя королем Фердинандом VII, чтобы объявить им, что отдаст испанский трон своему брату Жозефу, Чернышев удостоился чести обедать за одним столом с императором – и делить квартиру с генералом Савари, который должен был помешать ему шпионить. И всё же за время краткой остановки в Бордо на обратном пути штабс-ротмистр сумел выведать настоящее положение дел в Испании, узнав и о переброске туда французских войск, и о готовящемся восстании патриотов, и о недовольстве бордосцев континентальной блокадой Англии. Наконец, ему удалось ловко выкрутиться пару месяцев назад, когда Наполеон велел ему написать письмо к государю об Аспернском сражении, окончившемся для французов не самым лучшим образом. Министр иностранных дел маячил у него за спиной; Чернышев накатал восемь страниц по-французски, начав с того, что почитает себя счастливейшим из военных, пользуясь ежедневно наставлениями величайшего полководца, изобразив само сражение и описав подробности уничтожения мостов через Дунай, закончил же он так: «Если бы в то время австрийцами командовал император Наполеон, то совершенная гибель французов была бы неизбежна». Это письмо понравилось Бонапарту, а фраза, которую Чернышев привез ему из Вены («лучший генерал в австрийской армии есть генерал Дунай»), так его развеселила, что он велел вставить ее в бюллетень. Теперь же хитрить уже не придется: при Ваграме была одержана убедительная победа, и скоро Саша вернется в Петербург, чтобы доложить о ней государю.
Он обдумывал то, что расскажет при личной встрече, а не на бумаге. В последние недели Чернышев выезжал с Наполеоном на рекогносцировки, осматривал вместе с ним инженерные работы на Дунае, а во время самого сражения, продлившегося два дня, не отходил от него ни на шаг. Как умный человек (а в уме Бонапарту не откажешь) Наполеон любил иметь рядом собеседника, способного высказать свое мнение и даже оспорить его собственные суждения – разумеется, если замечания были дельные. Это и вправду стало хорошей школой для штабс-ротмистра, он начал постигать тактические приемы императора французов, приводившие его к победе. Так, Наполеон всегда стягивал для атаки большие массы войск, когда пехота прикрывала кавалерию и наоборот, а артиллерия могла оказать поддержку им обеим. Именно благодаря превосходной концентрации стрельбы при перекрестном огне французская артиллерия выиграла дуэль с австрийской. Кроме того, Наполеон мог менять свои распоряжения в зависимости от хода сражения, отнюдь не придерживаясь заранее намеченного плана, и перебрасывать войска туда, где они были нужнее всего. Наконец, солдаты так хорошо выучены, что даже гибель или ошибка старшего офицера не вызовет катастрофы: опытные унтер-офицеры сами способны выполнять необходимые маневры, чтобы сохранить строй или отступить в полном порядке… Но всё это он изложит в особой записке военному министру. А государю он скажет вот что.
При всём своем уме Бонапарт начал отрываться от земли, поставив самого себя на пьедестал. Возможно, от фимиама, который ему курят ежедневно, у него закружилась голова. Уже сейчас он больше думает о том, каким останется в памяти потомков, чем о мнении современников. О нет, он не закрывает глаз на неприглядную действительность, однако не позволяет обнажать ее другим. Луи Лежён как-то вздумал повеселить его рисунком, сделанным с натуры. Отряд французских фуражиров забрел в немецкий поселок, где был пожар, и принялся помогать поселянам. Спасая имущество, из домов выбрасывали всё самое ценное: одежду, книги, мебель, бочонки с вином, окорока и прочую снедь, а когда огонь был потушен, спасители превратились в мародеров, объелись и перепились, нарядились в женские платья и облачения пасторов и в таком виде двинулись назад, прихватив с собой то, что могли унести, но не рассчитали свои силы. Лежен изобразил пьяный кортеж, покинувший поселок: дорога усеяна кочанами капусты, арбузами, тыквами, выпавшими из неловких рук; впереди несчастный крестьянин погоняет большую свинью, которую ему приказали доставить в лагерь; его плачущая дочь идет тут же, не в силах расстаться с выкормленным ею поросенком; окружившая ее пьяная солдатня в шутовских нарядах наверняка отпускает сальные шутки… Наполеон разгневался при виде этой сценки, отнюдь не находя ее смешной, и сказал полковнику, что тот не должен тратить свой талант на подобные сюжеты. Величие французской армии – вот что должна прославлять его кисть! Он искренне не понимает, почему его не встречают в Австрии как освободителя, а в Тироле не стихает народное восстание. Двадцать поселков вокруг Вены обращены в пепел, земля на полях недавних сражений усеяна лоскутами одежды, разбитыми кирасами, свежими могилами; завтра обыватели вновь отправятся туда толпой, чтобы отыскивать раненых австрийцев среди мертвых тел, разлагающихся под палящим солнцем. Урожай собрать не удалось – его пожрал огонь, да и для новой пашни эти нивы уже не пригодны; вместо крестьян по ним бродят солдаты, подбирая ружья, сабли, кирасы, ядра (за каждый принесенный предмет обещана награда). Венские госпитали переполнены ранеными – безрукими и безногими калеками, которых теперь сотнями убивает тиф; нагие, обезображенные, они бьются в конвульсиях на полу… Бонапарт велит винить во всём этом австрийских генералов, вынудивших его прийти сюда, и клятвопреступника императора Франца, не пожелавшего ему покориться. Отвратительную изнанку прикрывает блестящий фасад: театры открыты, рестораны всегда полны, по аллеям Шёнбруннского парка гуляет хорошо одетая публика, явившаяся поглазеть на военный парад и императора французов… Но даже венские великосветские дамы, принимающие в своих салонах французских офицеров, пытаются фрондировать. Один из офицеров, купивший платок с планом города и его пригородов, сказал, что это очень удобно: находясь на поле боя, можно сморкаться в Вену. Все засмеялись, однако хозяйка дома тотчас парировала: венцы ценят такие платки еще больше, потому что, сидя дома, можно плевать на Шёнбрунн. Эту шутку остереглись передать Наполеону…